Книга Добро пожаловать в мир, малышка!, страница 29 – Фэнни Флэгг

— Можете так и подписать — для меня, дорогая.

Дена пыталась быть вежливой:

— Не могли бы вы назвать свое имя?

— Ах да, простите. Напишите — для Мэри Либ Хокинз.

Сьюки продолжала:

— Я пыталась уговорить Дену приехать на пару дней в Сельму, но она такая занятая, должна лететь назад, в Нью-Йорк, что-то записывать. Представляете — работать в воскресенье? Изверги какие.

Мэри Либ посочувствовала Дене:

— Бедняжка.

Дена протянула ей конверт:

— Держите. И спасибо.

— Вам спасибо. Повеселитесь, девушки.

Сьюки ответила за них обеих:

— Спасибо, мэм, обязательно.

Когда женщина отошла, Сьюки повернулась к Дене с горящими глазами:

— Она прелесть, правда? К тебе небось постоянно подходят. Ты небось такой важной себя чувствуешь. Я вся надуваюсь от гордости, даже когда сижу рядом с тобой. Тебе это нравится — когда подходят?

— Вообще-то не слишком.

— Да как может не нравиться внимание? Кто этого не хочет?

Дена улыбнулась:

— Да нет, нравится, конечно. Просто… просто иногда мне неохота быть милой со всеми.

— Ты уж будь со мной мила, Дена Нордстром, учитывая, сколько я из-за тебя натерпелась.

— Натерпелась из-за меня?

— Не так-то легко жить в одной комнате с самой красивой девушкой в университетском городке. Удивительно, что я не получила психологическую травму на всю жизнь. Мне приходилось часами приводить свои волосы в божеский вид и накладывать на себя тонны косметики. А ты продерешь глаза — и пошла, и выглядишь лучше всех нас вместе взятых. Вспомни, ты всегда лопала от пуза, как лесоруб, а я морила себя голодом. Листик салата на обед — вот и все, что я могла себе позволить, чтобы из джинсов не выпирать, а у тебя до сих пор ни одного лишнего фунта. Да тебя убить мало — от имени всех женщин мира. — Сьюки расхохоталась: — Ой, Дена, а помнишь электромашинку, которую я купила перед выпускным вечером, она типа должна была уменьшить размеры всех моих прелестей? Я сидела привязанная к ней часами, в обморок падала от усталости и все равно в этом своем платье была похожа на мешок с грейпфрутами.

— Сьюки, ты была одной из самых привлекательных девчонок в университете, и ты прекрасно это знаешь.

— Ха! Да едва у кого-то из мальчишек возникал ко мне интерес, ты проходила мимо, и они мчались за тобой высунув язык, а про меня забывали напрочь. Эрла Пула я заполучила только благодаря тому, что он слеп как крот.

— Не говори глупостей. Эрл тебя обожал.

— Ага, а Уэйна Комера забыла? Когда он тебя увидел, он бросил меня, как горячую картошку, и помчался за тобой. Разбил мне сердце.

— Боже правый, Сьюки, да этот Уэйн никогда тебе не нравился. Он же был отвратный идиот!

— Сейчас-то я это понимаю. Кстати, раз уж об этом зашла речь, ты с кем-то встречаешься?

— Да. Вроде бы…

У Сьюки загорелись глаза:

— Я его знаю?

— Нет, вряд ли.

— Жалко. Я надеялась, у тебя умопомрачительный роман с какой-нибудь кинозвездой. Ну ты хотя бы влюблена?

— Слава богу, нет.

Сьюки удивилась:

— Ты что, не хочешь влюбиться?

— Ну, это мы проходили… Кошмар какой-то. Нет уж, хватит. Лучше пусть меня любят, чем я. Добейся меня — вот мой девиз.

— Слушай, Дена, а помнишь, как в колледже я по уши втрескалась в Тони Кертиса, а ты в этого писателя, как его… Теннеси Уильямса? У тебя над кроватью висела его фотография.

— Точно, господи, надо же… Как ты все помнишь? Я почти забыла.

— Да как я могла забыть! Ты же потащила меня к черту на рога, до самого Сант-Луиса, в штат Миссури, в паломничество, чтобы увидеть какую-то несчастную обувную фабрику, на которой он работал. Ты рыдала там, будто прикоснулась к святыне!

— Точно. Международная обувная компания…

— А потом мы на трамвае поехали к старой уродливой многоэтажке, где он когда-то жил.

— Господи, я все забыла.

У Сьюки был довольный вид.

— Ну вот, разве не приятно повспоминать прежние деньки? Теперь ты рада, что я приехала? А то ведь пыталась отвертеться. Теперь-то рада или нет?

— Да.

— Вечно мне приходится принуждать тебя к социальному общению. Если бы не я, ты никогда не вступила бы в «Каппа». Без меня ты и знать никого не желала, кроме этих экстравагантных актеров из театра, смахивающих на гомиков. Разве не правда?

— Правда, наверное.

— Помнишь, какая ты была застенчивая? А я тебя силком вытолкнула в свет. На самом деле ты сейчас звезда исключительно благодаря мне. По крайней мере, так я всем говорю, так что не вздумай озвучивать другую версию.

— Договорились.

— Я, конечно, шучу, но, Дена, разве ты не рада, что период увлечения претенциозным искусством и театром уже позади?

— Я увлекалась претенциозным искусством? Что-то не припомню такого.

— Не помнишь? А как ходила в тот дурацкий кинотеатр, где показывали разные странные фильмы?

— В «Лирик»?

— Да. Ты заставила меня посмотреть старое идиотское кино про клоуна, которое шло даже без перевода, не по-английски.

— «Дети райка»? Это был французский.

— В общим, французский или не французский, неважно, но фильм идиотский. Ты таскала меня в самые безумные места, как куклу, и я тебе это позволяла. Мама говорила, что я слаба на голову, и, видимо, была права, но нам было весело, правда? Что ты отчебучивала — ужас, такая дурочка была. Помнишь, как нам влетело за то, что мы всю ночь ржали? Помнишь Джуди Хорн, у которой был гайморит? Она долбила нам в стену, чтобы мы заткнулись. Помнишь, на вечере выпускников «Каппа» ты притворилась шведской студенткой, прибывшей по обмену? Оделась как чучело и говорила с акцентом, это был просто улет.

— Шведской?

— Ну да! Боже мой, а греческая неделя и песня, которую ты написала для скетча «Каппы»!

Дена смотрела на нее в недоумении.

— Да ты помнишь! Ты заставила нас засунуть воздушные шары под свитер, и мы пели «Благодарность молочным железам». Мы были такие глупые и такие счастливые! И ржали с утра до ночи.

— Правда? Я помню, что мы иногда веселились, но чтобы все время были счастливые, такого не помню.

— Ты была! Ничто не могло испортить тебе настроения. Всегда ходила с крыльями за спиной.

— Правда?

— Да.

— Хм. Ты уверена?

— Конечно, я же твоя соседка по комнате. Небось должна знать.