Книга Забавы негодяев, страница 38 – Татьяна Луганцева

– На мозгах? – уточнила Настя.

– Именно! На самом высокоорганизованном органе человеческого тела, на том, что и делает из человека человека разумного. Но он не просто оперировал. Профессор Алферов делал это виртуозно! Он всю свою жизнь посвятил разработкам операций, при которых он бы нанес мозгу наименьшую травму, и таких методик он разработал массу. А для больных с травмами и другими неприятностями в голове это было архиважно!

– Я понимаю, – кивнула Анастасия, – а приставка «архи» ставит нужный акцент.

– Тысячи людей он не просто поставил на ноги, а вернул к нормальной жизни, в свои семьи и в свои профессии. Достаточно было бы одного случая – чуда, когда безнадежный больной, не говорящий и ничего не помнящий «овощ», начинает понимать, чувствовать, узнавать, вспоминать и радоваться.

– Да, это чудо, – согласилась Анастасия, ничуть не кривя душой.

– И таких чудес в практике Алферова Наума Борисовича было очень много. Очень много! Его руки, ум, колоссальный интеллект производили впечатление на всех людей, без исключения. Уже в сорок пять лет Наум Борисович стал подумывать о продолжении своего дела, так как операции были очень сложные и длительные, и он понимал, что в скором времени он такой физической нагрузки не выдержит. И он, будучи еще и преподавателем в институте, стал подыскивать себе смену. Ваш покорный слуга, то есть я, тоже хотел попасть к этому человеку в ученики, но из всей молодежи он выбрал только Петра. Он несколько лет учился у профессора, перенимал его опыт и стал самым молодым нейрохирургом в военном госпитале. Алферов не мог не нарадоваться на своего ученика и предрекал ему великое будущее. Профессор поговаривал даже о том, что Петр превзойдет его самого, потому что «он в его годы еще такого не делал». Мне казалось, что он даже завидовал по-хорошему молодости Петра и тому, что у него еще все впереди. Петр имел головокружительную карьеру, был награжден орденом за спасение группы офицеров, доставленных из Чечни, подорвавшихся в грузовике на мине. Он тогда провел в операционной рекордно большое число часов и после даже слег с нервным срывом в больницу. Он был успешен и чертовски талантлив!

Настя слушала доктора, буквально открыв рот.

– Почему вы все время говорите о его работе, о его таланте, об этих чудесах в прошедшем времени? – не смогла она не обратить внимания, не совсем понимая, как можно завидовать по-доброму.

– Вот, а это – центральный вопрос! Дело в том, что Петр уже четыре года, как лишен права заниматься медицинской практикой и только год прошел с тех пор, – пояснил лечащий врач.

Настя скосила глаза к носу на его бейджик.

– Дегтярев Дмитрий Игоревич?

– Ага.

– Какие ужасы вы мне рассказываете. Только что же все было хорошо. Хирург, талантливый человек, впереди вся жизнь и сотни спасенных жизней… И вдруг лишение права заниматься лечебной деятельностью, какой-то срок…

– Три года условно, – уточнил Дмитрий Игоревич.

– Вот-вот, – сказала Настя, а про себя подумала: «Так я и знала, что с ним что-то не так! Сама судьба предупреждала меня об этом, как только появляется Петр, так сразу же все и происходит… Теперь все понятно… Я влюбилась в уголовника! Ой, мне почудилось или я произнесла слово “влюбилась”?»

– Профессор Алферов попал в аварию и был доставлен к своему единственному ученику на операционный стол. Все верили, что только Петр мог его спасти… – совсем с другой трагической интонацией продолжил свой рассказ доктор.

– И?

– А он не спас, профессор умер на его столе под его руками… – глубокомысленно вздохнул Дмитрий Игоревич, выдав сразу всю информацию.

– Но это же полный бред! Хирург – еще не бог! Он сделал все, что мог, и не смог… и что? Человека за это судить?

– Вот сразу понятно, что ты – человек эмоциональный, творческий. Просто так не судят и не лишают права заниматься профессиональной деятельностью. Петр долго боролся, ассистенты Петра заподозрили, что хирург сделал многое, очень многое, но не все, на что был способен. В какой-то момент он словно сломался и упустил жизнь профессора, словно сухой песок сквозь пальцы…

– Это кто еще из нас с богатым воображением? – фыркнула Настя, ощущая мороз по коже.

– Короче, все было доказано, и вот эра гениального хирурга была закончена. Но я сразу хочу сказать, что к Петру отношусь очень хорошо, рад был с ним учиться, гордился после и сейчас был рад его увидеть.

– А я ничего и не знала, – задумалась Настя, – хотя мы с ним и не знакомы до такой степени, чтобы Петр посвящал меня в такие подробности своей жизни, а самое главное – своей трагедии.

– Думаю, что о таком и вспоминать-то не хочется, – согласился Дмитрий Игоревич.

– Вполне возможно, – кивнула Настя, несколько удрученная рассказом о Петре.

И вот сейчас Настя снова вспоминала о своем разговоре с лечащим врачом, и тут же, словно по заказу, в палату заглянул Петр собственной персоной. Выглядел он очень чудно в больничной пижаме и халате, запахнутом на торсе. Темные волосы его давно не ходили на свидание с расческой. Рука его была перебинтована, он хромал, а лицом напоминал боксерскую грушу, как если бы на ней происходили интенсивные тренировки, оставляющие следы.

– Ого! – присвистнула Настя. – Вот это сюрприз!

Петр продолжал мяться в дверях, вращая глазами и приглашая Настю выйти к нему в коридор.

– Заходи в палату, не бойся! Все одеты и перебинтованы!

– Я хотел бы поговорить… наедине…

– Почему-то я уже не сомневаюсь, что ты не оставишь меня в покое. Заходи и говори, о чем хочешь, здесь все глухие.

– Что значит глухие? – понизив голос, спросил Петр, воровато озираясь.

– В самом прямом смысле, в интернате для глухонемых случился пожар. И вот все здесь… и я, хромоножка, слегка разбавляю их общество. Так что можешь чувствовать себя вполне раскованно и свободно. Они, кстати, тоже относятся ко мне как к дополнительной тумбочке.

Петр все равно не спешил заходить в женскую палату, чувствовалось, что он стесняется, и Настя смилостивилась, вышла к нему в коридор. Она хмуро осмотрела его, напуская на себя небрежность, чем всегда вуалировала то чувство, липким ядом заползавшим в ее душу при его появлении.

– Выглядим мы с тобой… – протянула Настя, тоже стоявшая в больничном халате, но который сидел на ней совсем по-другому, чем на Петре.

На его торсе этот халат выглядел очень сильно севшим после стирки – короткие рукава, короткий подол и фактически никакого запа́ха. А на ней халат сидел, как средневековое платье с волочащимся подолом сзади, с запа́хом в сто раз вокруг тончайшей талии и закатанными рукавами, чтобы хоть увидеть свои кисти.

– По-моему, нам подобрали одежду не по размеру, – отметил Петр.

– Давай махнемся? Никого нет! Скорее снимай! – подзадорила его Настя, и они быстро поменялись одеждой. Результата это не дало никакого, они снова оказались в своей же форме.