Онлайн книга «Дела и ужасы Жени Осинкиной. Книга 2. Портрет неизвестной в белом»
Тут Женя широко открыла свои круглые глаза, а Том рот приоткрыл от внимания. – А хозяин, – продолжал часовой, с трудом ворочая будто присыхающим к гортани языком, – тоже не хужее. Ему сам черт не брат… И в городе у него все схвачено. Он такими объемами наркоты ворочает, что его никто не тронет – ни милиция, ни прокурор. Он всех прикормил, весь город. Ничего с ним никто не сделает. Говорю – уходить вам надо. Вон дети с вами, – он кивнул на вылезшего из машины и протирающего глаза Мячика, который после непомерно долгого сна вообще мог сойти за дошкольника, – они и их не пожалеют… – А что, сержант, – сурово заговорил Леша, – ты им поможешь, что ли, однополчан кончать? – Да что – «поможешь»! – выкрикнул вдруг часовой. – У нас с вами один Калашников на троих! – «У нас с вами» – это другой разговор, – удовлетворенно подытожил Леша. – А у них что – много оружия с собой? – Ну наркоту же возят – сами понимаете! – неизвестно почему оживившись и даже размахивая руками, повествовал часовой. – Два Калашникова у них с собой и Макаровых штуки три. И боекомплектов полмашины. – А какая машина-то? – Джип бронированный – как у инкассаторов. «Форд». – За рулем у них кто? – Сам же и за рулем. Никому не доверяет. А этот справа сидит… – Как его зовут-то, который справа? – Имя-фамилию не знаю, а так – Харон. – Харон? – удивился Саня. – Что это за кликуха такая? Никогда не слышал. На блатную не похожа. – Оружие на коленях? – отрывисто осведомился Леша. – Ну да. Калаш всегда при нем. На въезде-то он его в ноги кладет, тут они опасности не ждут никакой – старики, женщины да дети… Три парня были, начали рыпаться, так Харон их в лес увел – и с концами… – Как это – увел? А чего они пошли-то – их же трое, говоришь, было? – Так по одному уводил, – неохотно ответил Часовой. – Понятно… Другие думали – их не тронет, верно? – Верно… У двоих дети были. За детей боялись. – А где дети-то их? – Здесь и живут. – Так что они тут – рабство, что ли, ввели? – Можно и так назвать… – И сколько ж здесь рабов этих проживает? – Да человек сорок. И детей штук десять. Не учатся – только на грядках. И всем еще велят мак жевать. Они и ходят вполпьяна, только лыбятся. Собирают сок этот, тут же и обрабатывают… Хозяин с Хароном в город наркоту везут, а из города – продукты, одежду… Ну, пасту зубную, мыло стиральное… – Жвачку?.. – добавил почему-то Саня. – Не, это не привозят. Только то, что при советской власти было… Ребята тутошние и не знают про жвачку-то… Женя и Том уже оба стояли с приоткрытым ртом, как на иллюстрациях в книжке для малышей. А Мячик в этот разговор не встревал и даже скорей всего его не слышал, потому что тем временем нашел общий язык с мальчишкой. У того не сходил с физиономии жгучий интерес к невиданным гостям. Но Мячика он особо выделил, потащил обратно к своему дому, вынес к калитке крынку парного молока утренней дойки, и теперь тот пил, запрокинув голову и явно наслаждаясь. Городского «нормализованного» молока Мячик не признавал: считал его обратом – тем полностью обезжиренным молоком из-под сепаратора, которым поят телят. – Так что – тут никто не знает, что ли, что советская власть лет десять как спеклась? Или только старушка эта чумная? – спросил Леша. – А откуда? Телевизоры они все поразбивали, приемники отняли. Про мобильники тут и не слышал никто… – А газетку-то эту кто выпускает? Что Брежнев жив-здоров и в Афгане с американцами воюем? – В городе журналюги нашлись. Он им платит как следует, они и пишут чего ему надо. Дома у одного и делают – теперь ведь типографии не нужны, на компьютере все сделать можно, – проявил часовой понимание новой реальности. – Газета в одном экземпляре выходит – больше-то ему не надо, только на стенд повесить. Все трое помолчали. Леша с Саней переваривали информацию. – А как хозяина-то зовут? Фамилия есть у него? – Есть, наверно. Только я не знаю. Ни к чему мне. Хозяин и Хозяин. Он у них секретарем поселкома считается. А раньше секретарем райкома здесь был. Коммуняка. – А с каких пор тут связь-то с внешним миром порвали? – Да с 1988-го или 1989-го… Про Ельцина уже не слышали. Знают только, что дерьмократы всё хотели у народа отнять, а Брежнев не дал… – И ты эту дурь с оружием в руках поддерживаешь? – Саня взглянул на бывшего однополчанина с нескрываемым отвращением. – У меня на то причина есть, – с неожиданной твердостью ответил часовой. – Ну что, Калуга? – спросил Саня. – Брать будем? – Другой вариант не просматривается, – медленно и задумчиво произнес Леша. – Вы что, мужики? Положат они вас, – жалобно сказал часовой. – Уезжайте, говорю. Мне и так плохо придется – след-то вы оставили… Уезжайте! Они в Англию наркоту посылают. Тут такие деньги крутятся – они за них глотку вырвут. – Ничего, у нас глотки крепкие, – хохотнул Саня. – Небось не вырвут. – Вперед мы у них когти вырвем, – так же медленно сказал Леша. – И вместе с лапками. Ты вот что, сержант, – ты все-таки введи нас в курс дела напоследок, перед боем… При этих словах часовой вздрогнул, будто его ударило током, а у Тома сладко защемило в груди – тем более что смысл кликухи Харон образованный Том, в отличие от Сани, Леши и часового, хорошо понял. – Что у тебя за причина? Ты ж боец был стоющий, – (Том механически отметил это Лешино отчетливое стоющий, через ю), – мы с Саней тебя помним. Почему с такой мразью связался? Что тебя сюда кинуло-то? – А то, мужики, – неожиданно твердо заговорил часовой, – что у меня сестра на руках – церебральный паралич с рождения. Руки-ноги, считай, не действуют. Родители умерли. Куда я с ней? А он ее в больницу хорошую поместил, в санаторий министерства обороны Украины в Евпаторию каждый год посылает – это с условием, чтоб я у него работал и язык за зубами держал. Часовой помолчал. – А когда я на первых еще порах рыпнулся, хотел вырваться от них – сказал, что меня не тронет, а ее – прикончит. Понятно? Ему это – семечки. А Харону – тем более. Теперь молчали его однополчане. – Причина серьезная, – сказал наконец Саня. – Но это дело порешать можно. Правда, Калуга? Леша мотнул головой утвердительно. – Как вы его порешаете? – вздохнул часовой. – Разведка зря не болтает – забыл, что ли? И лицо часового впервые просветлело. Видно стало, что в этот решительный миг он вдруг поверил своим давним однополчанам (сколько лет минуло? Пятнадцать, не меньше). И показалось ему, что его безрадостную жизнь еще можно переменить. |