Книга Да. Нет. Не знаю, страница 11 – Татьяна Булатова

Известие о смерти отца настигло младшего Коротича по возвращении из гостеприимного дома Одобеску, где Георгий Константинович, преисполнившись несвойственного для него доверия, показывал тому свою коллекцию ювелирных украшений, объясняя состав сплавов, чистоту камней и специфику огранки. Миша Коротич слушал отца божественной Аурики вполуха. Ну да, красиво. Разноцветные. Блестят. Глаз радуют.

Испытывая поклонника своей Золотинки на прочность, барон Одобеску за партией в шахматы задавал тому внешне ничего не значащие вопросы: о жизненных планах, об отношении к браку, к детям, к профессии. Ответы Коротича убеждали Георгия Константиновича в том, что сидящий перед ним молодой человек мог бы стать хорошей партией для его дочери. Не хватало одного: согласия самой Аурики.

– Бесит, бесит, бесит! – кричала девушка на отца, как только тот призывал ее повнимательнее присмотреться к поклоннику.

– Ну что тебя бесит, дитя мое? – поднимал брови Одобеску и готовил аргументы.

– Он ниже меня на голову.

– В нашем роду все женщины на голову выше своих мужей. Это не новость. Это дань традиции.

– Но ты же высокий, – парировала отцу Аурика.

– Ошибка природы, я уже объяснял. Да и потом, кроме моего отца, никто не пытался жениться на родственницах.

– Ну и что? Представляешь, как мы смотримся?

– Меня лично не смущает. Низкорослый мужчина преумножает красоту своей женщины. Это общеизвестный факт. Твоя красота столь ослепительна, что небольшие погрешности во внешности партнера ей точно не помешают.

– А с чего ты вообще решил, что я хочу замуж? Ты что? Хочешь от меня избавиться?

– Упаси бог, Золотинка. Будь моя воля, я превратил бы тебя в камень и водрузил бы его на своем ночном столике.

– Ага, – смеялась Аурика, – а Глаша бы смахивала с него пыль и клала бы к его подножию лютики.

– Никаких лютиков, – вступал в игру Георгий Константинович. – Только лилии!

– Папа, ну хватит дурачиться. Я все поняла. Ты не хочешь, чтобы я выходила замуж!

– Ты меня разгадала! – хватался за голову Одобеску и одним глазом подмигивал Глаше. – Но все-таки я не стал бы с такой категоричностью отказывать небезызвестному молодому человеку.

Аурика собралась было вновь завести свою привычную песню о том, что Коротич – дурак, но вовремя спохватилась и выложила следующий аргумент:

– Между прочим, твой Миша просто мой товарищ. У него вообще в голове, кроме математических формул, ничего не задерживается. Он даже в кино о своей математике думает. Да он вообще в мою сторону не смотрит. Когда девушка нравится, ведут себя по-другому.

Георгию Константиновичу хотелось спросить: «Как Масляницын?», но вместо этого серьезно произнес:

– Аурика Георгиевна, не путайте робость с сухостью, а скромность с глупостью.

– Хороший мальчик, – осмелилась вставить Глаша и тут же опустила голову.

– Вот и выходи за него замуж! – захохотала Аурика. – Если он, конечно, не против.

– Место занято, – фривольно заявил Одобеску, нахмурив брови.

– Хватит, – оборвала развеселившегося отца дочь. – И так тошно…

Тошно было не только Аурике, но и Мише, трясшемуся в сидячем вагоне поезда Москва – Ленинград и в сотый раз перечитывавшему скупой текст телеграммы: «скончался», «соболезнования», «коллеги».

Город встретил Михаила Кондратьевича дождем, но в этом не было ничего особенного: Ленинград есть Ленинград. Не привыкать. В квартире – соседи, коллеги отца и ни одного студента. «Они его не любили», – догадался Миша, не отрываясь глядя на портрет в траурной рамке. Знакомое недовольное выражение лица. Строгий взгляд. Перерезавшая высокий лоб глубокая морщина. В гробу лежит другой человек. Спокойный и свободный.

– Сердце, – вздыхали присутствующие и торопились лично принести соболезнования, испытующе рассматривая младшего Коротича.

– Я знаю, – ответил он и опустил голову.

«Никакое это не сердце. Отец слишком долго ждал, когда это случится. Всю мою жизнь. Он же обещал маме. И себе: вот дождусь – и все, свободен. Он просто устал ждать, а когда перестаешь ждать, все происходит само собой. Так, как положено. И никто в этом не виноват: ни мама, ни я, ни он», – размышлял Миша, не сводя глаз с нового отцовского лица.

«Черствый мальчик», – перешептывались у него за спиной соседи. А Миша не был черствым – просто сдержанным, как и его отец. Откуда всем знать секрет, известный только отцу и сыну Коротичам, неожиданно воссоединившимся друг с другом при столь трагических обстоятельствах?

«Определенно – черствый», – повторяли, укоризненно переглядываясь, соседки. «Молчите, непосвященные! – машет крыльями сердитый ангел смерти. – Не мешайте им разговаривать. И так ничего не слышно. Приходится слух напрягать». У ангела своя работа. Самая что ни на есть обыкновенная, часто надоедает, потому что приходится делать дело в неподходящих условиях: стоны, слезы, плачь, вой. А есть легкие пациенты: ррраз – и все! Вот, например, этот. И парень у него тоже сообразительный, как будто знает, сейчас не поговоришь – не успеешь. Ангелу больше всего нравится эта часть: последние «прости, клянусь, если б я знал…». Чаще всего такой текст, но некоторые по-другому разговаривают, молча, хотя слышно хорошо, потому что по существу.

«Я буду о тебе всегда помнить», – мысленно обещает Миша отцу и трогает его холодные руки.

«Я тоже», – знает ответ юноша.

«Ты не сердись, что я уехал».

«Давно было пора», – подсказывает ангел и голосом профессора повторяет:

«Давно было пора».

«Говорят, на том свете…»

«Всякое наговорить могут! Доподлинно неизвестно».

«Все равно, – мысленно обращается к отцу младший Коротич. – Передай привет маме».

«Всенепременно, – отвечает за профессора ангел и усаживается рядом с молодым человеком. – Все будет хорошо», – обещает он и легко касается плеча Миши Коротича, отчего тому кажется, что над лицом отца воздух приходит в какое-то странное колебание и возникает ощущение, что покойник дышит.

«Не может быть», – грустит младший Коротич и пытается запомнить незнакомый отцовский облик, вытесняющий из памяти тот, который оказался запечатлен на портрете…

В Москву Миша вернулся с ощущением гулкой пустоты. Подумал пойти к Одобеску, но не решился и долго блуждал по переулкам, расположенным поблизости к Спиридоньевскому. Больше всего на свете он боялся сейчас встретить легкомысленную Аурику, отнесшуюся к его исчезновению как к своеобразному избавлению от недужных, как она считала, отношений с неинтересным во всех смыслах представителем противоположного пола. И только проницательный Георгий Константинович вспоминал о симпатичном ему юноше с грустью всякий раз, когда в его доме появлялось очередное двуногое недоразумение с пустыми и жадными глазами.