Онлайн книга «Яблоко по имени Марина»
— И куда ты ходишь? — спросила Ольга. — А куда угодно! — подбоченился Мишка. — Позавчера, например, с пацанами бегали на озеро купаться. А перед тем… никому не скажете? — Нет, что ты! — в один голос ответили Зоя и Ольга. — Не знаю, как про такое и сказать, — замялся Мишка. — Это с Мальвиной связано. — Сказал «а» — говори и «б», — потребовала Зоя. — В общем, мы ее пугали, — признался Мишка. — Воткнули в раму иголку, к иголке привязали нитку. Дернешь за нее — иголка в стекло: стук-стук! Мальвина посмотрит в окно — никого, снова ляжет, а стук опять повторяется, зловеще так, как привидение. А Генка Широков еще и подвывает тихонечко, протяжно: «У-у-у-у!» Мальвина чуть с ума не сошла. — Ну и развлечения у вас, — Ольга недоуменно покачала головой. — Делать вам, что ли, нечего? — Это ей делать нечего, — засмеялся Мишка. — Представляешь, она верит в духов. Научила девчонок вызывать их. И те, как дурочки, чуть что — хвать книгу, всунут в ее середину ножницы, веревочками опутают. Держат томик за ниточку и спрашивают: «Дух писателя Гоголя, скажи, нравлюсь ли я мальчику Коле?» — Мишка смешно, по-девчоночьи запищал. — «Если «да», то поверни книгу влево, а если «нет», то вправо…». Ну, что за дела? Хоть бы подумали, что такому великому человеку, как Гоголь, наплевать и на мальчика Колю, и на девочку Машу, и знать он их не знает… — Ага! — Оля зацепилась за последнюю фразу Мишки. — Значит, ты допускаешь, что дух что-то может знать и даже на кого-то плевать? — Да мертвяк он давно! — Мишка сплюнул. — Никакой загробной жизни нет. Наука доказала. Ольга, однако, не сдавалась. Она принялась рассказывать Мишке о таинственном графе Калиостро и его спутнице, умевшей общаться с потусторонним миром, и о спиритизме и ясновидении, вспомнила Ольга и о Вольфе Мессинге, о котором тогда говорила вся страна, а еще обмолвилась о своем отце: он, оказывается, работал в научном институте, изучал психику человека и ставил какие-то чуть ли не секретные опыты. — О них ничего рассказывать нельзя, — важно сообщила Ольга. — Государственная тайна. Отец, впрочем, лишь намеками иногда проговаривается, чем занимается в своей лаборатории. Но одно ясно: существует нечто такое, что человек еще не ведает. Я слушал рассказы Ольги — удивительные и таинственные, переносившиеся в моем сознании непостижимым образом на нее саму. Мне казалось, что она и сама — необыкновенная, не такая, как все, если свободно и легко говорит о всяких феноменах. Значительности ей добавляло и то, что ее отец — не какой-нибудь обычный работяга, а ученый, паривший в заоблачных научных высях, куда простой смертный даже не мечтал попасть. Мишка тоже зачарованно слушал Олю. А вот Зое ее рассказы, похоже, не нравились: она молчала, ни о чем не спрашивала двоюродную сестру и даже пару раз откровенно зевнула. Наверное, уже успела их наслушаться. Когда мы подходили к нашей улице, Мишка вдруг сказал: — Оль, можно тебя о чем-то спросить? — и остановился, давая понять, что хочет говорить с ней один на один. Мы с Зоей пошли вперед. — Интересная у тебя родственница! — восторженно произнес я. — Ага, — кивнула Зоя. — Интересный у нее папа. И библиотека дома интересная. — При чем тут библиотека? — Ты разве не замечал, что нам всегда интересны те люди, которые знают чуть-чуть больше нас? — вопросом на вопрос ответила Зоя. — А сами по себе они ничего особенного не представляют. — Но Оля не такая! Зоя снисходительно посмотрела на меня и покачала головой: — Тебе виднее, какая она, — и вдруг, без всякого перехода, спросила: — А хочешь, открою тебе тайну? — Ну? — Мне сегодня один парень, взрослый, между прочим, сказал: «Какая ты красивая стала!». А я всегда такая была. Просто на мне новое платье. И он никогда меня в нем не видел. Платье красивое, а не я сама, — Зоя выжидательно смотрела на меня. Может, она хотела, чтобы я возразил: нет, мол, не одежка красит человека, и ты, Зойка, ничего так себе девчонка. Но я промолчал. — Вот и все! — усмехнулась Зоя. — Понимай, как хочешь. Я понял по-своему: она завидовала Ольге, которая нравилась парням. Но я ей ничего не сказал. Как-то не очень хотелось говорить. Замолчала бы Зойка, что ли? Тогда, может, ветер донес бы до меня хоть малюсенький обрывок разговора Ольги и Миши, и по нему я бы догадался, о чем они так увлеченно говорят. Неужели только о Мессинге и всякой телепатии-хренатии? Едва ли. Скорее всего Мишка флиртовал с Олей. Нам, пацанам младше себя, он как-то объяснил, что девчонки — все равно что курицы. Каждому деревенскому жителю известно: если пеструшку погладишь по голове, то какой бы растревоженной она ни была, обязательно успокоится, зажмурит глаза от удовольствия и замрет — делай с ней, что хочешь. «Вот и бабы такие же, — скабрезно лыбился Мишка. — Мели девчонке, что она самая красивая, лучше всех, что ты о ней все время думаешь — и она за тобой как собачонка будет бегать…» Наверное, он знал, что говорил, потому что девчонки считали его привлекательным и обаятельным парнем. Некоторые из них, как полные дуры, сами писали ему записки, назначали свидания, а он вел себя по-свински: рассказывал все пацанам. За это я его тоже не любил: трепло! А, может, причина моей неприязни содержалась в другом — в зависти? Мне никто таких записочек не посылал. А так хотелось однажды обнаружить в книге, которую дал почитать какой-нибудь девчонке, сложенную треугольником записку: «Давай дружить!». В таких записках, как я знал, никогда не писали про любовь прямо. Иногда, правда, рисовали сердце, пронзенное стрелой, считавшееся почему-то символом большого чувства. А взрослые парни вообще выкалывали подобные сердечки на плече или груди. Некоторые из них просили запечатлеть имя возлюбленной на кисти руки или пальцах. Девушки в свою очередь могли позволить себе выколоть первую букву имени своего милого — маленькую, изящную, едва заметную, что считалось тогда модным. Правда, девушки вели себя осмотрительнее парней: как правило, инициал-татуировка мог быть и первой буквой ее имени, и имени парня, с которым она ходила. Наколку свести невозможно. Порой чем только ее ни вытравливали: и уксусной кислотой, и цинковыми примочками, и горячим железом — ничего не получалось, кроме безобразного шрама. Но даже когда он зарастал, синяя наколка все равно подло проступала из его складок. И вот представьте, девушку зовут Лена, ее парня Леня — значит, можно смело вытатуировать букву «Л». Леня доволен: все доказательства преданности возлюбленной — на ее руке. Раз она добровольно решилась, можно сказать, заклеймить себя, как рабыня, то ее чувство — всерьез и надолго. И он, как большинство мужчин, становился самоуверенным: теперь она никуда не денется. Наивный! В случае чего девушка легко объясняла происхождение своей наколки: она, мол, не что иное, как первая буква ее собственного имени. |