Книга Каменные клены, страница 68 – Лена Элтанг

Вот прямо сейчас и попробую.

Школа — зеленый звонкий кафель умывальных комнат, гудящие, сотрясаемые водой трубы, хромированная лампа, в которой класс отражался искаженно, вогнуто, будто в елочном шаре — ничто не имеет такого совершенного блеска, как синие елочные шары! диковинный писсуар, мелькнувший за распахнутой дверью, забрызганная длинная полоса умывальника вдоль стены, яблочный огрызок в парте, бумага в линейку, бумага в клетку, размотанные свитки серой туалетной бумаги, расползающейся под пальцами, окурки в черной подмерзлой траве за школой, плотно сбитая вата в мамином лифчике, длинный коридор без единой скамейки с корабельным окошком в конце и вечная битва за подоконник, откуда так хорошо смотреть на холмы.

Клены — постельное белье, сваленное на полу грязноватыми снежными хлопьями, четыре распахнутые настежь двери с римскими цифрами, у четвертого номера петли скрипят, во втором течет батарея, зимний свет, обнажающий вмятины и потертости, пятна от пальцев на зеркалах и дверных ручках, и еще этот уголь, мокро шипящий в печи — надо идти за плавником на берег, и птичий помет на садовой дорожке, и проволочные корзинки, выставленные в коридор, забитые оберточным целлофаном, апельсиновыми корками, винными пробками, и янтарные обмылки, и волосы на краю раковины, и мельхиоровые подносы с грязными бокалами на ковре, иногда — забытая расческа или тюбик помады, иногда моросит мелкий дождик, иногда клубится черный дым.

Нет, в этой тетради не получается. Слова гадко слипаются, будто армериттеры, которые Хедда жарила для своей дочери по утрам. Однажды я застала сестру, прячущей что-то в дупло высохшего бука в дальнем углу сада. Там, на коврике из можжевеловых чешуек и листьев обнаружилась целая груда завтраков, слипшийся ком жареного хлеба, сахара и плесневелой ветчины.

— Это для белок, — сказала Младшая, отойдя на всякий случай подальше, — они придут с холма и будут рады найти здесь еду.

* * *

…Все — из частиц, а целого не стало,

Лукавство меж людьми возобладало.

Когда я увидела Сондерса шесть лет назад — в пабе «Небесный сад», — то узнала его не сразу: светлые кудри были острижены, а полуденная улыбка как будто потускнела.

— Надо же, голова Нерона стала головой Веспасиана, — сказала я, столкнувшись с ним у бара, но он не ответил, сгреб мокрую мелочь со стойки и направился к своим спутникам, даже не взглянув в мою сторону. Бар был разукрашен хвоей, серпантином и стриженой фольгой, и за ботинком Сондерса тянулась блестящая алая ленточка.

— С какой стороны ты подходила? — спросила меня Прю, когда я вернулась к столику с тремя кружками горячего пунша. — С правой? Брана теперь не слышит этим ухом, попробуй с левой подойти. Он недавно вернулся с островов, из-за смерти матери, я думала, ты знаешь.

— Незачем к нему подходить, кто бы у него ни умер, — заявил Сомми, он уже изрядно выпил и хотел выпить еще. — Он опасен, как сколопендра, или кто там еще водится в этих его азиатских морях.

— Я, пожалуй, пойду и приглашу его танцевать, — сказала я, встала и быстро подошла к заставленному пивными кружками столику. Сондерс поднял на меня глаза, они были немного мутными, но такими же хитрыми и синими, как тогда, на веранде «Хизер-Хилла», где он угощал Младшую лимонным шербетом.

— Не может быть, — сказал он, — сама Александра, русская царица! В таком злачном месте и с завитыми локонами. А кто же остался в доме охранять фамильные тарелки?

— Потанцуем? — я протянула ему руку, и он поднялся со слегка удивленным видом. Мы прошли мимо столика, где Прю утешала Сомми, протолкались мимо стойки, добрались до дверей и вышли на крыльцо.

— Куда ты меня привела? Ты уже не хочешь танцевать? — спросил Сондерс, прислонившись к стене и положив руку мне на плечо, язык у него немного заплетался, но рука была твердой и легкой.

Я мгновенно замерзла в своем шелковом платье с голой спиной, но просить у Сондерса свитер не стала, мне хотелось хоть немного протрезветь. Уходя в паб, я забыла съесть кусочек сливочного масла и теперь чувствовала, что ноги разъезжаются на мокром крыльце, где уже подтаял выпавший к вечеру снег.

Из паба вышли двое посетителей, опутанных канителью, они мельком посмотрели на нас, и один показал Сондерсу колечко из двух пальцев и подмигнул.

— Ну, говорите же, мисс Сонли, — Сондерс притянул меня к себе, больно запустив руку в волосы, — куда подевалась ваша девичья коса?

Он крепко прижал свой рот к моему, и я почувствовала горечь солода и свежесть можжевельника. Похоже, под столом у его друзей стояла бутылка джина, принесенного с собой. Внезапно к этим двум привкусам примешался еще один — горячий и незнакомый.

— О черт, — сказал Сондерс, оттолкнув меня, — о черт, ты что, укусила меня, Аликс?

Я отошла на полшага и ахнула: его рот и подбородок были красными и липкими, кровь медленно капала на пушистый синий свитер, надо принести соль! промелькнуло у меня в голове, но я не смогла пошевельнуться.

Его кровь была на моем лице, на шее, даже на каменном полу, две крупные капли попали на грудь — мамино платье было безнадежно испорчено. Тирийский пурпур с белого шелка не отстираешь. Был бы здесь мой прежний жених Монмут, наверняка прочитал бы к месту из Джона Донна:

Взгляни и рассуди: вот блошка

Куснула, крови выпила немножко,

Сперва — моей, потом — твоей,

И наша кровь перемешалась в ней. [104]

Сондерс задрал голову и приложил ладони к носу.

— Извини, Аликс, ты здесь ни при чем, — послышалось из-под ладоней, — это у меня теперь бывает. Просто давно не случалось, так что я почти забыл. Принеси салфетку из бара, если не трудно.

Я утерла рот ладонью, открыла тугую разбухшую дверь и пошла по влажным от пивной пены еловым иглам к бару, где суетился Патрик в рождественском колпаке.

— Эй, у тебя все хорошо? — окликнула меня Прю, шедшая навстречу с двумя новыми кружками. — Ты знаешь, что испачкала платье? Там что, уже дерутся?

— Я переступила через кровь, — сказала я, подойдя вместе с ней к столику, где скучающий Сомми что-то рисовал на салфетке. — Слышишь, я переступила через кровь на пороге, это случайно вышло.

Я переступила через кровь бессовестного глухого Сондерса Брана. Теперь мне придется выйти за него замуж.

2008. Саут-Ламбет

Тетя Джейн, все так плохо, дальше некуда.

Он снова уехал в этот никчемный городишко и на этот раз не оставил мне ключей.

Наверное, его зяблики ему надоели, и азалия тоже.

Со мной происходит что-то незнакомое, тетя Джейн, вчера я просидела битых три часа в неудобном шезлонге в Гайд-парке — за это берут три фунта, между прочим! — глядя на канадских гусей, которые подплывали к самому берегу и в сумерках казались тихими и серебристыми, хотя я знаю, что они грязного сизого цвета и противно гогочут.