Книга Девушка с зелеными глазами, страница 61 – Собиан Б. Хайес

Мама взяла чашку и сделала глоток, пролив немного кофе на свой свитер, но даже не заметила этого. Она замолчала, и я поняла, что мне придется уговаривать ее и нужно очень аккуратно подбирать слова.

— А это место… я хочу сказать… возможно ли, что оно как-то связано с Грейс, или Женевьевой, как она себя сейчас называет?

— Я не могу утверждать этого, — сказала мама с отчаянной надеждой в голосе. — Все это просто может быть ужасным совпадением, только и всего. Нет никаких доказательств, кроме имени.

Она говорила мне одно, но ее глаза говорили совсем другое. Был только один способ выяснить происхождение Женевьевы раз и навсегда. Я укрепляла свою решимость, понимая, что стою на пороге чего-то очень важного.

— А ты могла бы вспомнить дату рождения Грейс?

Мама тут же назвала дату, чем несказанно меня удивило, но я подумала, что раз она всего на четыре дня отстоит от моей даты рождения, то поэтому так ей и запомнилась.

— Тогда нет никаких сомнений, — решительно сказала я. — В колледже подтвердили дату рождения Женевьевы по компьютерным данным. Женевьева и Грейс — это одна и та же девушка.

Мама едва отреагировала, и я поняла, что глубоко внутри это уже не является для нее новостью. Но у меня в желудке защемило, и появлялись дикие мысли в голове, когда я вспоминала о фотографии неизвестного ребенка. У мамы была послеродовая депрессия, и она не понимала, что происходит, и мать Женевьевы обманом заставила ее взять маленького больного ребенка, а себе оставила сильного и здорового, или они предприняли сумасшедший эксперимент, решив поменяться детьми и посмотреть, что получится. Это было полным безумием, и я желала узнать правду, но было очень важно не напугать маму. Я несколько раз выдохнула и сосредоточилась.

— Ты хорошо знала мать Женевьевы?

— Я была с ней знакома, — подчеркнула мама, и не могу сказать, что доброжелательным тоном. Она нахмурила брови, пытаясь вспомнить. — Все знали, что она принимает наркотики, но закрывали на это глаза. Мы проходили мимо и не хотели в этом участвовать, так было проще.

— И что изменилось?

Мама закрыла глаза, и ее голос стал совсем тихим. Мне пришлось склониться к ней, чтобы расслышать слова.

— Она стала матерью и теперь уничтожала не только себя.

Я уже знала ответ, но все равно должна была спрашивать дальше.

— Была ли я там в то же время, что и Женевьева?

Мама уронила голову на грудь, что было для нее одним из способов выражения согласия. Она с трудом откашлялась.

— В ту ночь, когда мы только вернулись из роддома, ты спала, как ангел, безукоризненно-прекрасный и тихий, и утром ты была такой спокойной. — Она замолчала, по ее щеке скатилась большая слеза и упала ей на ногу. — И тут я услышала плач, неистовый, безутешный. Поэтому я пошла вниз посмотреть.

Я подскочила от неожиданности, когда в комнату вошла Джемма с таким видом, будто весь дом был ее личной собственностью. Она свернулась клубком у моих ног, и я стала гладить ее, радуясь возможности немного отвлечься.

— И что ты увидела?

Мама посмотрела вперед, в пространство, и заговорила голосом, абсолютно лишенным эмоций.

— Стояла знойная погода, и уже в девять утра было очень жарко. Рядом с мусорными мешками я заметила детскую коляску, и тут я увидела ее личико. Она была вся грязная, с мокрыми пеленками, размахивала ручонками в воздухе, и по ней ползала оса. Она была вся в пятнах и уже охрипла от крика.

Я почувствовала на коже мурашки и искренне пожелала разделить с мамой эту боль. Мне вспомнились слова бабушки, когда она рассказывала, как глубоко поразила маму смерть ее соседки из-за передозировки.

— С мамой Женевьевы было все в порядке? — осторожно спросила я.

Мама покачала головой и быстро вытерла лицо.

— Я уже ничего не могла сделать, уже никто не мог ей помочь. Я остолбенела от шока…

— Это была не твоя вина, — тут же сказала я, но мама проигнорировала мои слова и продолжала говорить все тем же монотонным голосом.

— Но когда я узнала… Я была в том же самом месте в то время… Я тоже была матерью, и это была моя обязанность. Я чувствовала это так сильно, что ничто не смогло бы меня остановить.

Это звучало немного странно, но я решила не обращать внимания.

— Ты вызвала полицию?

Мама не отвечала.

— Ты позвонила в полицию? — настаивала я.

— Они приехали, — ответила она. — Я точно помню, как они приехали.

— А что было с Женевьевой?

Мамин рот скривился от муки:

— Я не знаю. Я уехала далеко, вернулась домой вместе с бабушкой и дедушкой. Это было отдаленное, отрезанное от мира место, но как раз то, что мне было нужно.

Мне даже стало теплее от облегчения. Это были ответы, которые я искала. Вина мамы была лишь в том, что она повела себя неравнодушно. Если бы тем злополучным утром она не отправилась выяснять, в чем дело, все могло бы закончиться гораздо хуже. Женевьева тоже могла погибнуть. Я чувствовала себя как воздушный шарик, который медленно спустили, и теперь я могу дышать свободно. Как глупо было выдумывать всякие чудовищные сюжеты, когда объяснение оказалось таким простым, грустным, но простым.

— И ты никогда никому не рассказывала?

— Никому, вплоть до этого дня.

Я встала спиной к огню, чтобы погреть ноги. Теперь я могла смотреть на Женевьеву, как на обычного человека с психологическими проблемами, и не бояться ее ненормального отношения ко мне.

— Я уже достаточно взрослая, чтобы понять: ты не смогла бы спасти мать Женевьевы. Всем понятно, что ты не сделала ничего дурного.

— Всем, кроме Женевьевы, — подчеркнула она.

Зная ее, я понимала, что это правда, но было необходимо заверить маму в обратном.

— Она все поймет.

Мама резко выпрямилась в своем кресле, будто аршин проглотила.

— Эта девушка, Женевьева… Я не уверена, что она вполне нормальна.

Мне показалось, что сейчас был не самый удачный момент, чтобы обсуждать, насколько Женевьева была вменяема. Я до сих пор так и не узнала, как ей удалось выследить нас, но она что-то перепутала в своей голове, и теперь мама оказалась в чем-то виноватой. И становилось очевидным, почему она так ненавидела меня — у меня, в отличие от нее, была мама, и возможно, поэтому она угрожала отнять у меня мою жизнь.

Мы сидели в тишине, слушая, как шумит гроза. Мне было приятно, что сейчас мы с мамой изолированы от остального мира, и расстояние между нами исчезло. Я попыталась выпить свой кофе, но он остыл, и сверху него плавала молочная пенка. Мама обдумывала еще что-то, и я ждала, когда она начнет говорить первая.

— А детство Женевьевы? Оно было совсем несчастливым?