Книга С птицей на голове, страница 25 – Юрий Петкевич

Сзади что-то стало поскрипывать, она оглянулась. Между колонн старушка и старичок катили коляску с ребеночком. Подойдя, Ксюха спросила:

— У вас мальчик или девочка?

Ей ответили:

— Девочка.

Ксюха поняла: у нее тоже будет девочка; еще спросила, как ее зовут, чтобы и свою дочку так назвать. Она не помнила себя и не знала, куда идет, и, оказавшись перед витриной магазина, как в зеркале, увидела себя и остановилась. Мимо шагал какой-то чудик, заметил, как она себя рассматривает, и помахал ей. По небу тучей пролетели вороны, и она воскликнула:

— Сколько их и куда они?!

Прикрывая лысину газетой, этот чудик показал на упавшие в бурю деревья.

— На них были гнезда. — И пояснил: — А теперь вороны не знают, куда перебраться.

Ксюха опять обернулась к зеркальной витрине, не узнавая в ней себя, и внимательно оглядела свой животик — ей показалось, будто он округлился; тут девушка вздрогнула — лысый этот все еще стоит, не ушел, и она тоже помахала ему, но, когда он шагнул к ней, чуть не заплакала.

— Видишь, я тоже машу, — пролепетала. — Как тебя зовут?

Ворыпаев достал из кармана паспорт и показал ей.

— Ну так что? — пошатываясь, к нему подошел краснорожий мужик. — Извините, обознался, — оглянулся на Ксюху.

— Почему к тебе постоянно пьяные привязываются? — спросила она у этого Ворыпаева.

— Откуда ты знаешь, — удивился он, — если мы едва познакомились?

На лавочке играли на аккордеоне по очереди два мальчика, и тот, который отдыхал, спрятал руки под себя, под попу, чтобы отогреть пальчики, и улыбался. Ворыпаев бросил в шапку на земле несколько монет.

— Страшно здесь?

— Наоборот, — ответила Ксюха, — я хожу сюда успокаиваться. Давай зайдем!

Чем дальше они пробирались по аллее — тем осторожнее шорохи, — будто листья падают, но деревья уже давно голые; эти шорохи только на кладбище услышишь, когда начинает смеркаться.

— Сегодня боюсь, — призналась Ксюха.

— Ну так пошли назад, — вздохнул Ворыпаев, прежде нее сам поворачивая.

Выйдя из ворот, Ксюха шагнула в сторону, но Ворыпаев заметил: вытирает с губ помаду.

— Пошли ко мне домой, — обернувшись, она так посмотрела, что все сразу понятно, — твоя жена ничего не узнает.

— У меня нет жены, — пробормотал он.

— Ну, так в чем дело?

— Давай завтра.

— А почему не сегодня?

— Мама будет волноваться, если задержусь, — объяснил Ворыпаев. — Давай завтра!

— Завтра, может быть, я не осмелюсь…

— Страшно?

— Да. — Ксюха прислушалась к себе: — Как в первый раз… Ну, тогда проводи меня.

Они зашагали вдоль кирпичного забора, повернули на другую улицу, но, когда оказались во дворе дома, где жила Ксюха, опять увидели этот забор и поспешили войти в подъезд.

— Ну пошли! — Ворыпаев обнял ее и стал целовать.

Лицо у Ксюхи вытянулось, будто ей очень больно. Она застонала и закрыла глаза, а перед тем как открыть, неожиданно улыбнулась; у нее была улыбочка — до ушей…

— Пошли? — переспросила.

* * *

Ему так и не удалось заснуть, а когда начало светать, Ворыпаев осторожно приподнялся, стараясь не разбудить Ксюху, и посмотрел в окно. За кладбищем торчали заводские трубы. Из них валил черный дым, очень черный на фоне все ярче разгорающегося неба. Ворыпаев снова прилег, невольно прикоснувшись губами к голому плечу Ксюхи, которое с каждой минутой все отчетливей белело. Планочки на спинке кровати у изголовья обрели деревянный цвет, а красное платье рядом на стуле разалелось, и, глядя, как оно меняет цвет, Ворыпаев догадался, что взошло солнце. Вдруг Ксюха, будто испугавшись, вскочила.

— Ты забыла про меня? — радуясь, что она проснулась, спросил Ворыпаев.

— Я почувствовала, — созналась она, — что не одна.

Ворыпаев обнял ее и поцеловал. Лицо у Ксюхи вытянулось; опять улыбочка — до ушей, на щеках румянец пылает, и тут же, на стене, протеплились лучи солнца.

— Вчера, когда ложились спать, — вспомнила она, — я боялась утра, а вышло как раз наоборот.

Она взяла расческу, но волосы за ночь так переплелись, что больно их было расчесать. Осторожно перебирая пальцами, Ворыпаев стал помогать Ксюхе, отделяя одну прядь от другой, и у него получалось не хуже, чем расческой. Тут Ксюхе позвонила подруга по телефону, спросила — почему вчера и позавчера не могла дозвониться. Пока Ксюха очень гладко врала, Ворыпаев распутал ей волосы и, неловко повернувшись на узкой койке, нечаянно попал локтем по глазу.

— Больно?

— Не столько больно, как будет синяк. — Ксюха взяла на стуле рядом с телефоном часы Ворыпаева и приложила стеклышком к веку, а другим глазом заметила: — Исцарапал локти и колени.

— У тебя льняная простыня, — пояснил Ворыпаев, — с узелками.

— Простыня тут ни при чем, — сказала Ксюха, прижимая часы к глазу. — У тебя острые локти и колени. — Согнула ногу и дотронулась до Ворыпаева. — Давай сравним! Ну как?

— Никогда не видел такого красивого колена!

Он поднялся и стал одеваться.

— Побудь еще немного, — попросила Ксюха. — Не уходи так быстро.

Ворыпаев открыл балконную дверь и оперся о перила. За забором из красного кирпича растопырили корявые ветки старые деревья. Над ними поднялось солнце; его лучи били прямо в глаза. На верхушках деревьев, где остались листочки, появилось бледное пятнышко и — как бы повернулось, промелькнуло. Ксюха, выйдя на балкон, подала тарелку с яичницей. Ворыпаев стал завтракать, глядя на черные против солнца деревья. По ним опять замелькали «зайчики». Ворыпаев догадался, что и на другие балконы в доме, на всех этажах, то и дело входят и выходят, раскрываются и закрываются двери, сверкая стеклами.

— Ты знаешь, — пробормотала Ксюха, заметно волнуясь. — Я хочу тебе сказать… а может, не говорить?.. — Она глубоко вздохнула, поглядев на Ворыпаева; тот в недоумении пожал плечами. Наконец Ксюха решилась: — Я беременная, — прошептала. — Конечно, — добавила она, — еще не поздно избавиться от ребенка, но я не хочу этого делать.

— Об этом нельзя даже думать, — поспешил заявить Ворыпаев, и нетрудно догадаться, что испытывал он сейчас, только вчера познакомившись с Ксюхой.

— Я никогда так хорошо не выглядела, — чуть не расплакалась она, — но ты не представляешь, чего это мне стоит и как мне трудно…

— После того, что произошло между нами, — перевел дыхание Ворыпаев, — уже ничто не может изменить…

— Что такое? — испугалась Ксюха, заметив, как он сморщился.

— Зуб.

— У меня есть капли, — засуетилась она. — Принести?