Книга Цунами, страница 18 – Анатолий Курчаткин

Еще несколько мгновений, как вынырнули из этого облака, Рад с Женей-Джени шли молча. Словно нужно было остыть от того жара, которым облако опахнуло их.

А ты не еврей? — спросила потом Женя-Джени.

Рад посмотрел на нее с удивлением. Вот уж чего он не ожидал от Жени-Джени, так озабоченности этим вопросом.

— Нет, только масон, — сказал он.

— Нет, я серьезно.

— И я серьезно, — ответил Рад.

— Понятно: не еврей, — удовлетворенно заключила Женя-Джени. — Очень хорошо.

Она произнесла это так, что Рад невольно почувствовал укол уязвленности.

— Чем же это? — спросил он.

— Значит, я не выйду за тебя замуж.

— Конечно, нет, — сказал Рад. — Я тебя разве звал? Теперь посмотрела на него Женя-Джени. Во взгляде ее серых глаз была пугающая упорная серьезность.

— Мне не нужно, чтоб меня звали. Я, кого нужно, сама позову.

— А при чем здесь еврей, не еврей?

— Потому что я выйду замуж только за еврея.

Рад снова покосился на Женю-Джени. Чудный шел у них разговор в центре русского православия.

— Так ты сама еврейка? — догадался он.

— Нет, я не еврейка, — сказала Женя-Джени. — Не полукровка, никто. Просто, если еврей изменит, то сделает это так, что ты об этом даже не догадаешься.

— И что? — вопросил Рад. — Это для тебя так важно? Пусть изменяет, но чтоб не знать?

— Все равно все мужчины полигамны. — Взгляд Жени-Джени был так же пугающе серьезен. — А чего не знаешь — того нет. Кроме того, евреи умеют делать деньги. Я не права?

— Есть и русские, которые умеют делать деньги, — сказал Рад.

— Но у еврея — это наверняка.

Рад услышал в себе то раздражение, которое уже знал по вчерашнему дню, когда сидели с нею у барной стойки и она восхищалась тем наследником обэриутов.

— Я русский, русский, — сказал он. — Все, вопрос исчерпан.

Они уже вышли к центральной площади лавры. Внутри монастырских стен было так же пустынно, как перед ними. За всю дорогу до площади на глаза им попались только несколько человек: старая колодистая женщина в большом черном платке шла под руку с молодой, терпеливо-устало помогающей ей преодолевать путь к намеченной цели, пожилой пухлотелый монах в короткой дубленой куртке поверх рясы, выставив вперед ухо, беседовал с мирянином — молодым жидкобородым, худым человеком в продуваемом, легком пальтишке, подгоняемые морозом, прижимая к груди обеими руками по толстой книге, пролетели куда-то один за другим быстрым шагом трое семинаристов.

Женя-Джени остановилась посередине площади и, поворачиваясь направо, налево, принялась созерцать окружающую застройку.

— Давно я здесь не была, — произнесла она наконец.

— Да, со школы, — подтвердил Рад.

— Откуда ты знаешь? — удивилась она.

— Би-би-си из Лондона передало, — сказал Рад.

— А, я же сама об этом и говорила, — вспомнила Женя-Джени.

— Ну да, ты сказала, а Би-би-си передало. — Раду все так же проще всего было разговаривать с нею, дурачась и насмешничая.

В Троице-Сергиевском соборе, мгновенно сносившем сознание своей приземистостью и лаконичностью линий в эпоху золотоордынской Руси, шла служба. Здесь, внутри, в отличие от улицы, было довольно людно. Но не толпа, вполне свободно, и Рад с Женей-Джени под гудение служившего священника и речитативное пение хора, вдыхая сладковатый запах ладана, обошли всю церковь, поднялись к раке с мощами основателя обители, шестьсот с лишним лет назад вдохновившего княжескую дружину на битву с золотоордынским войском, и постояли над ней. Подумав немного, Рад перекрестился. Кажется, он делал это впервые с той детской дошкольной поры, когда матери отца еще удавалось время от времени водить его в церковь. Периферическим зрением Рад увидел, что Женя-Джени повторила его движения.

— Ты крещеный? — спросила она, когда они отошли от раки.

— Крещеный, — неохотно отозвался Рад. — Ты, я понимаю, тоже?

— Нет, я нет, — сказала Женя-Джени. — У меня отец был большим партийным начальником.

— Чего же ты крестилась?

— А не надо подсматривать, — ответила Женя-Джени.

Раду казалось, она ждет от него новых вопросов, чтобы продолжить разговор, но он больше не стал ее ни о чем спрашивать.

Она вернулась к этому разговору, когда они стояли около ротонды, сооруженной на том месте, где, по преданию, в дни осады монастыря чудесным образом забил родник.

— Ты веришь в такое? — спросила его Женя-Джени. Рад пожал плечами.

— Если не верить, значит, обвинять людей во лжи.

— Но и верить трудно, да?

— Согласен. — Рад кивнул. Ему неожиданно понравилось, как Женя-Джени развила его ответ. И захотелось подхватить ее мысль. — Вера ведь, в принципе, — сказал он, — основывается на знании. Но знание, в свою очередь, тоже требует веры. Вроде бы парадокс? Ничего подобного. Вот они, люди, что сидели здесь в осаде, видели этот родник, пользовались им, он их спас. Осада закончилась — родник иссяк. Скажи им, что родника не было, — они поверят? Нет, они будут верить своему знанию. Но мы, не видевшие родника, этого знания лишены. Отсюда наши сомнения. Единственный способ развеять их — вера. Мы должны верить тем людям, нашим предкам. Поверим — обретем знание. Укрепимся в сомнении — утратим веру.

— Иначе говоря, для веры в Бога нужны чудеса. Так? — спросила Женя-Джени.

Она очень точно сформулировала суть его слов. Хотя именно этого слова — «чудо» — он ни разу не произнес.

— Чудо нужно суметь увидеть. Постичь его. — Нереализованная мечта стоять на кафедре с аспидом доски за спиной, рассказывать многоглазой аудитории перед собой о таинстве математического выражения мира властно подхватила его, и он воспарил на ее крыльях в небо. — Вот, предположим, математика. Я думаю, не случайно многие великие умы, занимаясь ею, приходили к Богу. А пифагорейцы так прямо поклонялись числу. Ведь что такое число? Вроде бы то, чего в мире не существует. Что человек выдумал для удобства жизни. Пять пальцев, десять пальцев, двадцать пальцев. Чтобы вести счет. А на самом деле в числе — весь мир. Через число можно выразить все сущее — только выведи формулу. Разве не чудо? Что такое золотое сечение, знаешь?

Женя-Джени смотрела на него с выражением восхищенного интереса на лице.

— Ты спрашиваешь искусствоведа? Без золотого сечения что в архитектуре, что в живописи — никуда. Сообщить тебе, кто автор термина? Леонардо да Винчи.

Шпилька, отпущенная ею, была невинна, и Рад оставил ее без внимания.

— В музыке, между прочим, — подхватил он замечание Жени-Джени, — законы гармонии тоже описываются золотым сечением. А что такое золотое сечение? Пропорция! Соотношение величин. А всякое соотношение — это числа. И что же получается? Получается, правы были пифагорейцы, утверждая, что число — основа всего сущего. Разве это не чудо? А уж видя такое чудо, я готов поверить и в чудо родника.