Онлайн книга «Это невыносимо светлое будущее»
|
Мальцев внимательно слушал. Потом спросил: – И интересно? – Ну как… Книги… – И ради этого стоит жить? Козлов примолк и растерянно улыбался. – А тебе, Сашка, не стыдно жить? Козлов стал тереть щеткой уже совершенно чистое место и чувствовал спиной, что из-за соседнего передатчика на них внимательно смотрит Кожан. – Может быть, ты там библиотекарш попарывал? Нет? Жаль, – почему-то огорчился Мальцев. – Жаль. А ведь ты – женатый! Ведь ты солидный мужчина! Ведь у тебя ребенок, пацан, да?! И тебе не стыдно жить? И тебе не стыдно жить?! – А… Чего? – открыл рот Козлов. Мальцев улыбался, улыбка дрожала на его лице, чуть удивленно и гадливо. – Я… – объяснил Козлов. – Закрой пасть, – скривился Мальцев. – При чем здесь ты… Кожан, сколько там осталось? – Семьдесят три! – откликнулся Кожан. – А косинус угла альфа? – Семьдесят три. – А два плюс два? А сколько дней в году? А сколько температуры на улице? – Мальцев уже поднимался с места, сладко потягиваясь. – Семьдесят три! – Ефрейтор Мальцев, – окликнул его разомлевший у жаркого передатчика Баринцов, – замените ефрейтора Баринцова. – За щеку! – вкрадчиво ответил Мальцев, но менять пошел, скорбно и подчеркнуто оглянувшись на Козлова. У Козлова дрогнула губа – это конец, ничего Мальцев не забудет, ничего. Баринцов швырнул мясистые наушники Мальцеву и громко поинтересовался: – Бичи, а кто сегодня дневальный? – Журба, – сказал Кожан. – Козел, бегом за ним, – бросил Баринцов, взяв у Ланга сигаретку, встал к окошку. Козлов широкими шагами вылетел из зала, по дороге черпанул ладонью воды из-под крана в умывальнике, увидел испуганного себя в зеркальце: что-то начиналось, что-то было уже в воздухе, нагретом работающей аппаратурой. В этой неотвратимости была и сладость – больше ждать было нечего. Журба и дух Швырин долбили лопатами желтые пятна на сугробах. У Журбы было умиротворенное, тихое лицо, и Козлову стало неловко произнести те слова, которые он не мог не произнести. Он даже молчал поначалу, просто стоял на крыльце и ежился от падающего снега. Журба что-то тихо сказал Швырину, и оба улыбнулись. Тут Козлов на это обиделся. – Ты… Это? Чего тут? Про меня? Тебя там Баринцов зовет скорее и тебя, – добавил он почему-то и Швырину до кучи и поторопился назад, чтобы не подчеркивать, что он, Козлов, привел этих двоих, пусть будет – они сами пришли. В зале Козлов сразу заметил, что у Попова, сидевшего у дальнего передатчика, красное лицо, а Кожан сидит, чуть не спрятав голову под стол. Баринцов стоял у телеграфа и оттуда швырнул Козлову линейку: – Козлов, на тебе гитару. Поиграй. Только струны не оборви. Козлов поймал на груди линейку и стоял, не зная, что делать теперь, боясь подойти на расстояние выброшенной руки. – Иди сюда, – зашептал Баринцов, глядя ему прямо в глаза. – Иди. У Козлова заплясали губы, и все тело зачесалось от пота. Он часто моргал и тер ладонью лоб, опустив голову и шмыгая. – Иди сюда, чмо! Козлов выдавил два шага, чуть боком, плечом вперед, заранее потирая ладонью грудь. – Играй, – просто предложил ему Баринцов. – Играй на гитаре. Только струны не оборви. – Как? – вскинул брови Козлов. – Я ведь… Не умею. – Вот так, чама, – показал рукой Баринцов. – Рукой по струнам. Раз и два. Козлов, ищуще глядя на Баринцова, стал теребить пальцами линейку, прижав ее к грузному телу. Баринцов быстро отошел от него и громко объявил от подоконника, взяв в руки воображаемый микрофон, увидев, что Журба и Швырин вошли в зал: – Я вот с чего тащусь – как у нас бичи стали жить… Уходят хрен знает куда. На смене – бардак. Дедушек уже ни в хрен не ставят. Месить их никто не месит. Мы в свое время огребали дай боже – вот Мальцев и Петрян помнят, но потом и кулаки ободрали об салабонские морды – зато порядок был. А теперь шнурье вонючее очень добренькое стало, уж очень скоро все забыли, да что там – сами уже стали огребать от салабонов. Чести никакой, гниль… Ты, Джикия, забыл, как тебя месили? Про Ланга я не говорю – проститут, а не боевой шнур, только воротничок расстегнуть и перед старшиной пройтись, и всё! Баринцов празднично светился, будто осуществляя какой-то торжественный религиозный ритуал, – косился на сонно ухмыляющегося Петренко. Шнурки сидели красные и злые. Салабоны старались заниматься делом. Только Попов часто вытирал под носом и болезненно озирался. – Вот Козел пошился… И хоть бы что! Журба сшивается неизвестно где с духом – и никого это не колеблет? Да они скоро вас припахивать начнут, шнурье! Ладно, Петрян, пойдем курить, что нам с ними баландить… Петренко натянул на плечи шинель и потопал за Баринцовым, на выходе басом заключив: – Ланг, ты понял, мля, уборочку здесь… Журба и Швырин как стояли, так и остались стоять посреди зала в шинелях, вертя в руках шапки, опустив румяные от мороза физиономии. За окном падал снег – там не было ветра. Снег был пушистый и чистый. Ланг встал и зашипел Джикия: – Ты чего сидишь? Опять я один, что ли? Длинный Джикия стал вылезать из-за стола. – Несите ведра, щетки, все, короче, – приказал Ланг покорному Журбе и, покрутив головой, почему-то спросил: – Ну что, Кожан, притих? – и отвесил ему щедрую пощечину, после которой Кожан мощно приложился лбом к приборной доске и хитро пустил слезу, внутренне ликуя – он отметился! Длинный Джикия затеял содержательную беседу с Поповым о правах и обязанностях молодого воина, в ходе которой Попов пару раз присел на пол, прижимая к себе что-то руками, предельно затянул ремень, выколол иголкой прожитой день в календарике у Мальцева, с выражением прочел пару стихотворений из школьной программы и в заключение исполнил самостоятельно на два голоса грузинскую народную песню «Сулико». Козлов сидел, не поворачиваясь, теребя грязными руками карандаш. Он ждал очереди. – Ну а ты, Козел? Как жизнь? Пошиваемся, да, чмо вонючее? – Ланг выпучил глаза, вытянулся в струнку, покачиваясь на носках. Ланг был прямо за спиной, и Козлов, чувствуя это, выронил карандаш и приподнялся. Он чуть привалил плечи вперед и закрыл глаза, прошептав что-то, сдерживая рыдания. Ланг почти без замаха врезал ему промеж лопаток, и Козлов, готовно сломавшись в коленях, обрушился на пол, на смятые рулоны бумаги, крупно вздрогнул всем телом, как в агонии. – Чмо, – гадливо пробормотал Ланг, осторожно оглядел зажмуренные глаза Козлова и пошел навстречу бледному от ужаса Швырину, припершему ведро с дымящейся водой. |