Онлайн книга «Лабиринт Два»
|
«Поп смотрит в окно: дочка тащит барина за хуй, да все кричит: «отдай, подлец, мою часалку!», а барин жалобно просит: «батька, избавь от напрасной смерти! век не забуду!» Поп спас барина: выставил в окно свой хуй — «вот твоя чесалка!». Дочка бросила барина и бегом в избу. — Ах, ты, сякая-такая! — напустился на нее поп: — гляди, матка, вить у нее честности-то нет. Попадья занимает своеобразную позицию: обыгрывает слово «честность», по сути дела, провоцируя инцест: — Полно, батька, сказала попадья, посмотри сам, да получше. «Поп долой портки, и давай свою дочь ети: как стало попа забирать — он ржет да кричит: «нет, нет, не потеряла дочка честности…»» Попадья и далее командует инцестуальной еблей: — Батька! засунь ей честность-то дальше. — Небось, матка, не выронит, далеча засунул! «А дочка еще молоденькая, не умеет поднимать ноги круто. — Круче, дочка, круче! — кричит попадья. А поп: — Ах, матка! так и вся в куче!» То-то смеха было! И словами поиграли, и дочку выебли. «А поп и доселева живет: дочку с матерью ебет!» Если запрет инцеста считается признаком, отделяющим культуру от не культуры (с этим, кажется, никто не спорит), то персонажи заветной сказки (да и сам сказочник) находятся в докультурном состоянии дикости. Авторитет отца-батюшки, самодура и самодержца, расплющивает и сына (12). Сын-дурак захотел жениться «да поспать с женой». Отец: рано. Почему рано? «Погоди, сынок!.. хуй твой не достает еще до жопы: когда достанет до жопы, в ту пору тебя и женю». Кажется, и в этот раз такое заявление можно считать потешной метафорой. Но сказка разворачивает метафору в издевательский сюжет: сын поверил отцу и стал «вытягивать хуй и вот-таки добился он толку, стал хуй его доставать не только до жопы — и через хватает!». Узнав об этом, отец сказал сыну: — Ну, сыночек! когда хуй у тебя такой большой вырос, что через жопу хватает, то и женить тебя не для чего; живи холостой, сидя дома, да своим хуем еби себя в жопу. Предложенный отцом для сына-козла потешный вариант самосодомизма интересен не только как форма перверсии. Это знак неограниченной власти (с легкостью можно представить себе подобные разговоры между старшиной — «отцом» и рядовым — «сыном»). Однако заветная сказка отнюдь не зареклась хранить верность отцу-самодуру, представлять исключительно его точку зрения. Сказка очень подвижна в своих симпатиях. Она спокойно может отца «продать», обернуться против него, если тот окажется в роли вредителя и сорвет сексуальный акт сына. В «Раззадоренной барыне» (33) сын богатого мужика уже было добился своего, а отец спугнул барыню, и сын напустился на отца: — Кто просил тебя кричать-то, старый хрен! Попутно замечу, что обращения в заветной сказке (старый хрен, старый черт, старая кочерга и т. д.) говорят об извечной галантности русских народных нравов; обращают на себя внимание также диалоги мужа и жены: — Что ты рыло-то воротишь? спросил мужик. Смотри, как бы я те не утер его! — Поди-кась! твое дело только гадить (43). И т. д. Возвращаясь вновь к инцесту, добавлю, он растворен в сказках в разных, в том числе мягких, формах: тетка и племянник из «Бабьих уверток»! (71), несмотря на различные хитрости тетки, в конце концов успешно ебутся на одной печи, прямо рядом с дядей. Возникает и важная тема коллективного, группового секса. Сыграв на разности значений слова «дать», поповский батрак ебет обеих поповн одновременно: «Тут они обе легли, и работник лихо их отмахал» (46). Коллективный секс, при котором есть, по крайней мере, зрители, свидетели, очень распространен в заветной сказке: «— Где же мы ляжем? — спрашивает попадья, — вить здесь нищий сидит! — Ничего, пусть себе посмотрит! — сказал мужик, положил попадью на кровать и давай ее зудить (вар. сандалить)» (65). Ебля на людях — это потеха и казнь одновременно, или, точнее, потешная публичная казнь. Заветная сказка порой оказывается немотивированно, исключительно жестокой. Тот же батрак, что отъебал обеих поповн, бежит от наказания, в результате разных приключений оказывается в доме вдовы вместе с самим попом, цыганом и другими. Ночью к ней приходит, как водится, любовник. Батрак, который лег у окна, прикидывается вдовой, объясняет любовнику, что в доме чужие люди. — Ну, миленькая! говорит любовник, нагнись и окошко, хоть мы с тобой поцелуемся! «Работник поворотился к окну жопою и высунул свою сраку; любовник и поцеловал ее всласть». После этой невинной шутки работник (под видом вдовы) просит любовника на прощание показать ему хуй: — Мне хоть в руках его подержать: все как будто будет повеселее. «Вот он вывалил из штанов на окно свой кляп: «на, милая, полюбуйся!» А батрак взял тот кляп в руки, побаловал-побаловал (игра заветной сказки с гомосексуальным мотивом. — В.Е.), вынул нож из кармана и отхватил у него хуй вместе с мудями. Любовник закричал благим матом — без памяти домой». Кастрированный любовник так и остался в сказке инкогнито, а работник (который попу еще сует отрезанный хуй вместо колбасы — то есть веселится вовсю) без труда добивается звания героя, которому слушатели сказки отдают свои симпатии, и он «теперя поживает с этой хозяйкою». В одном из вариантов этой сказки, где работник заменен сапожником, мелькает образ немца: «Навстречу им немец. — Здорово, мир дорогою вам, братцы! не примите ль в товарищи? — Какие мы тебе товарищи: мы русские, а ты немец!» После этого неудивительно, что «сапожник сцыт немцу прямо в рот, тот падает наземь». В сказке «Охотник и леший» (25) охотник, ничего не убив, «нарвал орехов и грызет себе». Попадается ему навстречу дедушка-леший. «Дай, говорит, орешков». Он дал ему пулю. Почему пулю, а не орехи? Зачем охотник так поступает с дедушкой-лешим? Леший грызет пулю, «никак не сладит и говорит: «я не разгрызу!»» На это охотник — неожиданный поворот действия — ему: — Да ты выхолощен, или нет? Видимо, охотнику пришло на ум сравнение орехов и яиц (об этом можно только догадываться). — Нет! — То-то и есть. Давай я тебя охолощу, так и станешь грызть орехи. Леший согласился. Охотник взял — защемил ему хуй и муде между осинами. — Пусти, кричит леший, пусти! не хочу твоих орехов. Казалось бы, пошутили и хватит. Но не такова русская заветная сказка. — Врешь, будешь грызть! |