Книга Дорога в декабре, страница 141 – Захар Прилепин

— Смотри! Смотри сам! — не сдержался я вновь, расталкивая в белоголовом радость и приязнь. — Это он! Он это! Вот он! Он вот!

На радостях мы приняли двойную дозу, и я стал бегать в кафе смотреть новости каждый час.

Черноголовый занял кабинет. Черноголовый отдал первое распоряжение, вызвавшее небольшую, как микроинсульт, сенсацию. Черноголовый изменил соотношение сил в двух властных кланах.

— Нет, ты понял, какой он? — пихал я белоголового. — Он ведь такой молодой! Он мальчик ведь совсем!

Белоголовый сидел смутно и неприветливо. На столе лежали его руки, белые и тяжелые. Они сжимались в кулаки и разжимались неохотно, как будто собирались меня ударить и никак не решались.

— Люди только начали врастать в землю, крепиться на ней, — сказал белоголовый наконец. — И тут придет юная мразь и начнет цветы топтать и рвать коренья.

— Зачем нам рвать твои коренья? — засмеялся я. — Мы что, первобытные? Ешь сам свои коренья… Ну белый, ну уймись!

Гонка по кругу несколько разоружила наши организмы, и к вечеру хватило сил только на коньячную бутылку, стремительно сморившую двух молодых писателей. Ночью похолодало, и я проснулся в обильном поту. Пот остро пах алкоголем.

Утренние новости включенного теле обещали к полудню новый поворот событий, касающийся вчерашнего назначения моего черноголового друга. Подозревающий нехорошее, я бродил по квартире, расчесывая живот и сжимая виски.

Белоголовый бурно плескался под душем — он вылил на себя тонну стремительной воды и вышел бодрый и хрусткий, как свежая капуста.

В те мгновения с экрана рвался на волю юный, снятый несколько лет назад черноголовый с ядреным красным знаменем, в коричневой униформе, изящно сидевшей на его тонком высоком теле.

— Наш президент — половая тряпка! — выкрикивал он в толпе бритых наголо подростков. — Наш президент пахнет, как пустой флакон из-под одеколона. Надо проветрить помещения!

— Что это? — неожиданно обрадовался белоголовый, пахнущий капустным листом.

Подростки на экране вскидывали вверх тонкие руки со сжатыми кулаками и пели хриплыми голосами славу России.

Черноголового вытаптывали, видел я вместо картинки на экране. Черноголового растирали в пыль, слышал я. Черноголового по-бедили, понял я.

— Совершенно неясно, как молодой человек с подобными взглядами мог оказаться во власти, — с трудом сдерживая ехидную улыбку, чеканил телеведущий.

Спустя несколько часов после показа невесть откуда раздобытого, давнего, снятого скрытой камерой митинга по личному кивку главного человека в стране моего друга вывезли из кремлевских стен, высадили возле дома и забыли о нем навсегда.

Он позвонил мне вечером и спросил, где я.

— Я всегда рядом, — ответил я. — Приходи.

В тот час мы были с белоголовым и тратили деньги на свиные уши и тяжелые напитки. Уши хрустели на зубах.

Сашка вошел в кафе растерянный и печальный, я ни разу его таким не видел. Он тряхнул своей головой, и на лице его, еле теплая, образовалась улыбка. Я едва не расплакался, видя ее и невольно повторяя своими губами.

Белоголовый скривился и легко влил в себя большую рюмку водки, впервые за последние три дня не чокнувшись со мной.

— Как поход во власть? — спросил белоголовый, не скрывая торжества.

— Я пришел туда честным и честным ушел, — сказал черноголовый твердо, разглаживая длинными пальцами скатерть на столе.

— И как там? Не дует на высоте? — не унимался белоголовый.

— Там такие же люди, как мы. Только хуже.

— А я думаю, хуже вас нет никого, — ответил белоголовый. — Тебе, наверное, няня до двенадцати лет шнурки завязывала, потому что сам ты не умел. И теперь вы… О, какие же вы мерзавцы.

Белоголовый забросил в себя еще одну рюмку и, набычившись, стал повторять:

— Смешно. Блядь, как же смешно. Смешно.

— Может, ты заткнешься? — попросил я.

— А ты кто такой? — спросил меня белоголовый. — Пустоглазые вы оба, ничего не живет внутри. Плакать хоть умеете? Ты когда последний раз плакал, ты? — Тут он наклонился через стол и попытался взять мое лицо в ладонь, все сразу.

Я увернулся, тогда он другой рукой решил зачерпнуть лицо черноголового — и тоже не удалось.

Мы вскочили, громыхая стульями, и какое-то время стояли, не дыша, внимательные и напряженные, как официанты, обслуживающие невидимых людей, сидящих за нашим столом.

— А глупости? — шепотом спросил белоголовый. — Когда вы в последний раз совершали глупости? Вот ты? — и он бросил в меня тяжелой рукой и всеми пальцами.

Не отвечая, я сел за стол. Мне было больно стоять в моих новых ботинках.

Дернув щекой, сел и черноголовый. Налил себе водки и тоже выпил один, минуя меня. Склонил голову, и темя его высветилось холодной бронзой.

— Ты зачем меня позвал сюда? — горько спросил черноголовый, не поднимая глаз.

— Ты зачем меня позвал сюда? — злобно спросил белоголовый, ловя мой взгляд.

— Видимо, сегодня поминки, — сказал я и тоже выпил не чокаясь.

Мои друзья встали и вышли, я не смотрел в их спины.

Кликнул официантку и пожаловался на больное горло. Она кивнула удивленно и внимательно.

— Вы не могли бы мне принести бутылку горячей водки? — попросил я.

— Хорошо, мы подогреем, — ответили мне.

Подогрели и принесли. Ботинки уже стояли возле ног, пустые, твердые и неприветливые. Перенеся их на стол, я начал разливать водку поочередно то в один, то во второй, то в один, то во второй. Запах пота, кожи и водки тошнотворно смешался и завис над столом.

— Молодой человек, что вы делаете? — вскрикнула официантка, подбегая ко мне.

Поднос был полон грязной водкой.

Появились вышибалы и ласково взяли меня под руки. Ботинки чернели на столе, я несколько раз оглянулся на них, словно ожидая, что они пойдут вслед за мной. Но этого не случилось.

Тяжелая дверь взмахнула предо мной, отпуская в огни, и в гам, и в суету.

Я вышел босиком в Москву. Я первым написал этот рассказ. Я выиграл.

Смертная деревня

fыбалкой меня было не соблазнить, я нахожу это занятие нелепым — стоять у реки с оловянными глазами, сжимая деревянную палку, и ждать, когда к тебе приплывет рыбка. Я еще могу в сильно пьяном виде подурить с бреднем по прибрежным кустам, но это должно каким-то иным словом называться: с бреднем не рыбалка уже, но охота.

Хотя охоту я тоже не люблю. Я люблю лежать на песке, чтоб повсюду солнце, а песок белый и горячий.

— Песка там вообще до фига, — ответил братик мой Валек. — Будешь лежать, как в песочнице. Поехали, а то мне скучно одному.