Книга Тринадцатая редакция. Модель событий, страница 75 – Ольга Лукас

— Ушёл, — бодро отрапортовал Али. — Как и положено по правилам, мы окружили его с трёх сторон, но дали уйти с четвёртой. И он ушёл. Значит, ему суждено было уйти.

— Это вы сейчас сами такие правила придумали? — нахмурился мсье Жиль.

— Не, это от древних китайцев ещё, — вмешался Ахмед. — Правило нерушимое. Что мы можем поделать?

Мсье Жиль вопросительно посмотрел на Кастора — раньше он не слыхал о таком, а от этих хитроватых Бойцов можно было всякого ожидать. Кастор умиротворяющее кивнул — мол, да, действительно, парни не врут.

— Очень странное правило, — нервно дёрнул щекой мсье Жиль, — шемоборы, небось, церемониться с вами не стали бы!

— Это же ещё не повод уподобляться шемоборам! — вскочил с места Жан.

— Отличный ракурс. Вот так и стой, — кивнул ему Кастор. Жан расправил плечи, гордо вскинул голову: выговор получай — но лица не теряй. Это было его личное правило, он его придумал для себя ещё в школе.

— Познакомьтесь, мадам и мсье, ваш новый шеф — Жан Клодель, — после короткой паузы произнёс Кастор. — Пока он будет совмещать обязанности Техника и руководителя, но, я так понимаю, у тебя на примете есть один парень, из библиотеки?

— Есть, — кивнул Жан. — Какие обязанности я буду совмещать?

Все вопросительно посмотрели на мсье Жиля.

— Выхожу из профсоюза, — развёл он руками и улыбнулся — впервые за несколько месяцев. — Буду у вас на подхвате. Вот, может, поучусь защиту держать. Ну мало ли. А руководить буду только нашей забегаловкой. А то распустились! Менеджеры зала жалуются!

— Они всегда жалуются, — раздался недовольный ропот. — Работа у них такая — они ж больше ничего не умеют, кроме как ходить везде, шпионить, а потом жаловаться.

— Вот я и прослежу, чтоб они поменьше жаловались не по делу, — успокоил всех мсье Жиль.

Жан всё ещё стоял, обдумывая свалившееся на него назначение.

— А я теперь на всех собраниях профсоюза буду за вашим столом сидеть, да? — спросил он у шефа.

— И когда я буду строго с тебя спрашивать за работу парижского филиала, ты тоже будешь сидеть за этим столом, — ухмыльнулся Кастор, невзначай демонстрируя Жану окровавленные клыки.

Будущего шефа это заявление ничуть не испугало. Он подвинул свой стул поближе к столу мсье Жиля повернулся ко всем лицом и заговорил вполне будничным тоном:

— Тогда продолжим. Маша, что было сделано за неделю?

«Ну, вот и пятница», — подумал Алик Орехов, передвигая рамочку на календаре на одно деление вправо. За пятницей всегда следовали два страшных дня: суббота и воскресенье, когда родители частенько приглашали своих знакомых, готовых — в обмен на дармовую еду и выпивку — поддерживать разговоры о гениальном мальчике, говорившем басом.

Такие посиделки всегда заканчивались одинаково — родители включали видеозаписи, Алик выскальзывал из квартиры и долго, до позднего вечера, бродил по улицам. На что он надеялся? На то, что ему встретится кто-то, кто подскажет, как надо жить и что делать? И вот ему встретился такой человек — Шурик. Но он говорил совсем не то, что Алику хотелось услышать. «Ты и сейчас знаменитость, — должен был сказать гипотетический Кто-то Знающий. — Вот видишь, волшебная калитка? Пройди сквозь неё — там, по ту сторону калитки, тебя ждёт слава, успех, настоящая жизнь!» А что вместо этого сказал Шурик? «Ты сейчас — никто. И никакой волшебной калитки не существует. Хочешь её открыть — сначала построй. Я скажу тебе, где взять материалы и инструменты».

Вздохнув, Алик поплёлся на кухню — завтракать с родителями было неприятно, но выходить на улицу и видеть там этих обычных, ничем не примечательных людей сегодня было ещё неприятнее.

— Мы подумали, Алечка, и вот что решили, — пожелав ему доброго утра, сказала мать. — Неплохо было бы открыть музей-квартиру.

— Чей? Кого? — тупо спросил Алик, намазывая варенье на блинчик.

— Твою. В смысле, тебя, — не отрываясь от еды, пояснил отец.

— При жизни? — уточнил сын.

— М... — Мать критически оглядела его, как бы говоря: «И это ты называешь жизнью?» — Музейквартиру мальчика, который говорил басом. — Она подавила рыдания. — Того милого мальчика, которого больше нет с нами.

— Может, для порядка пришьём самого мальчика? — поинтересовался Алик. — А то как-то некрасиво. Музей-квартира, а в квартире — экспонат живой. Гомункулус ходячий.

— А мы всё продумали, — улыбнулась мать, — всё уже решили. Ты будешь смотрителем. Экскурсоводом. Кто же лучше тебя может рассказать о себе самом? Ты и представить в лицах можешь, и пошутить, и обходительный. Что скажешь?

Алик мрачно достал из кармана сигарету, потянулся за коробком, чиркнул спичкой и посмотрел на пламя.

Огонь... Да гори оно всё!.. Экскурсоводом в музее имени себя... Спалить хату — и никакого вам музея... Везёт огню — он свободная стихия... Музей четырёх стихий... Продать коллекцию. И учиться — на кого угодно! И подрабатывать — хотя бы водителем! А что, бомбить по ночам, собирать истории. Я же обходительный. И представить в лицах могу. И бомбить можно сколько угодно.

Алику показалось, что он всегда мечтал сесть за руль, но родители отговаривали — мал ещё, молод. И курить тоже молод. И жить — молод. А вот для того, чтобы быть нашим любимым сыном, уже староват. Лучше будь экскурсоводом в музее нашего любимого сына. Умершего так трагически в самом расцвете карьеры.

— Ну, так что ты скажешь? — не дождавшись ответа, повторила мать.

— Да согласен он — что, по лицу не видишь? — не отрываясь от еды, пробубнил отец.

Алик вышел в коридор, дымя сигаретой, что строго запрещалось. Сорвал со стены ненавистную афишу. Одну, вторую, третью. Скомкав, швырнул на пол.

Потом закрылся в своей комнате — когда-то давно он сам поставил щеколду, чтобы хоть ненадолго чувствовать себя свободным от настойчивого родительского внимания.

Алик взял с полки телефон и позвонил Шурику. Конечно, разбудил его — этот растяпа опять забыл завести будильник и чуть не проспал на работу.

— Ты что-то вчера говорил про музей... так вот, я согласен, — выдохнул Алик. И понял, что волшебная калитка существует — и всегда существовала.

Алик никогда ещё не принимал решение самостоятельно. Оказалось — это так просто!

Он не испытал шока от исполнения желания, как многие другие носители, — скорее, он избавился от некоего «шока от исполнения не своего желания», преследовавшего его с того момента, когда он впервые вышел на сцену и пробасил: «Здравствуйте, товарищи!»

Он стоял у окна и смотрел вниз, во двор: дети топали в школу, парень лет восьми вёл сестрёнку за руку в детский сад, кто-то принимал решение прогулять уроки, кто-то верховодил в компании сверстников.

Какого уровня свободы достигнет эта малышня лет через двадцать? А достигнет ли? Захочет ли достигать?