Онлайн книга «Код Мандельштама»
Четвертая строфа — Что сказал художник, сказал и работник: — Воистину, правда у нас одна! Единым духом жив и плотник, И поэт, вкусивший святого вина! Две пары антонимов: художник — работник; поэт — плотник. Обе пары выражены существительными, причем первая составлена словами, обозначающими, по сути, человеческое предназначение. Единый стержень — одна правда, скрепляющая поэта и плотника, они живы «единым духом». Эта строфа носит характер библейского сказания. Лексические составляющие: «воистину», «вкусивший», «единым духом» — относятся к высокому стилю. Плотник (аналогия с Иисусом Христом); поэт, причастный к святым тайнам («вкусивший святого вина»). Как же им не быть вместе? Мечта о братском единстве не символов уже — лиры и молота, — но реально существующих персонажей своего «века-зверя». Следующая строфа и скажет о своем времени: Пятая строфа — А вам спасибо! и дни, и ночи Мы строили вместе, и наш дом готов! Под маской суровости скрывает рабочий Высокую нежность грядущих веков! Дни и ночи (существительные, обозначающие отрезки времени суток) не противопоставлены, напротив: объединены совместным действием — «строили вместе». Таким образом, «дни и ночи» употреблены в значении всегда, постоянно, непрерывно. М. Л. Гаспаров замечает, что для Мандельштама «дружественное небо — это прежде всего не ночное небо, а дневное» [53] . В данном же случае дни и ночи объединены в настоящем, ибо процесс завершен: «наш дом готов». Следующую антонимическую пару этой строфы трудно связать воедино: суровость — нежность. Напускная суровость («маска суровости») сегодня — ради «высокой нежности» грядущего. Не это ли обещал доверчивой Ниловне Андрей Находка из романа Горького «Мать»? Сейчас утопим мир в крови, до самого неба кровью обрызгаем, зато потом, в будущем (не мы, так дети наши) счастливы будем, как никогда прежде. Пусть сами не доживем, дети точно увидят. Возвращаясь к XIX веку: «Дело прочно, когда под ним струится кровь…» (Н. А. Некрасов). Мандельштам заставляет себя надеяться на перерождение суровости в высокую нежность. В 1924 году он — в числе тех писателей, кто подписался под письмом в ЦК ВКП(б): «Мы считаем, что пути современной русской литературы, — а стало быть, и наши, — связаны с путями Советской, послеоктябрьской России. Мы считаем, что литература должна быть отразителем той новой жизни, которая окружает нас, в которой мы живем и работаем, а с другой стороны — созданием индивидуального писательского лица, по-своему воспринимающего мир и по-своему его отражающего. Мы полагаем, что талант писателя и его соответствие эпохе — две основных ценности писателя: в таком понимании писательства с нами идет рука об руку целый ряд коммунистов-писателей и критиков. Мы приветствуем новых писателей — рабочих и крестьян, входящих сейчас в литературу. Мы ни в коей мере не противопоставляем себя им и не считаем их враждебными или чуждыми нам. Их труд и наш труд единый труд современной русской литературы, идущей одним путем и к одной цели. Новые пути новой советской литературы — трудные пути, на которых неизбежны ошибки. Наши ошибки тяжелее всего нам самим…» [54] Кто-то из подписавших это послание успешно вписался впоследствии в литературный процесс, например, В. Катаев, Ал. Толстой, М. Шагинян, О. Форш и другие. Кому-то, в числе которых был и Осип Мандельштам, суждено было изгнание с литературной сцены и физическое уничтожение. В 1930-е годы, когда надежды исчезнут, Мандельштам уже не заговорит о будущей высокой нежности, напишет о «гремучей доблести грядущих веков». Шестая, последняя строфа должна закрепить, зацементировать, слить воедино все то, что в силу своей естественной противоположности несоединимо: Веселые стружки пахнут морем, Корабль оснащен — в добрый путь! Плывите же вместе к грядущим зорям, Актер и рабочий, вам нельзя отдохнуть! Актер и рабочий в принципе могли бы и не противопоставляться друг другу. Человеческие профессии — надо ли противопоставлять? Ведь, как пелось в песне тех лет: «Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой. // Братский союз и свобода — вот наш девиз боевой…» Но суровое настоящее время — разделяет, противопоставляет, поэтому поэт и вынужден побуждать: «плывите же вместе», в братском союзе. Подытоживая, посмотрим, как изменяется основа, на которую нанизаны антонимы. Эта основа и составляет подтекст стихотворения. 1-я строфа — вдохновение действием; 2-я строфа — действие (работать — играть); 3-я строфа — от действия к символам (лира — молот); 4-я строфа — очеловечивание символов (художник — работник) и их одухотворение (поэт — плотник); 5-я строфа — время, объединенное трудом («и дни и ночи мы строили вместе»), однако в настоящем — суровость, «высокая нежность» существует лишь в потенции, как утопическая мечта о будущем; 6-я строфа — актер и рабочий должны плыть вместе, но (см. 5-ю строфу) время (настоящее и будущее) принадлежит рабочему. От него зависит, носить ли ему «маску суровости» или сменить ее на «высокую нежность» — казнить или миловать. Ему решать. Велико стремление соединить несоединимое, но правда поэзии, как правда жизни, стоит на своем, и, как смысловое разрешение темы «Актера и рабочего», возникнет в 1935 году в воронежской ссылке строчка «Этой палубы гробовая доска» («Я живу на важных огородах»). «Дни и ночи» объединить не удалось. «Разве не то же самое разумел Шиллер, когда говорил о трагедии, что настоящий секрет художника заключается в том, чтобы формой уничтожить содержание? И разве поэт в басне не уничтожает художественной формой, построением своего материала того чувства, которое вызывает самим содержанием своей басни? Это многозначительное совпадение кажется нам полным психологического смысла…» [55] . Ночь «нашедшего подкову»
Вскоре будет написан «Век» (конец 1922 года), и зверем назовет Мандельштам не мир, «против шерсти» которого пел, а свое время, хищно выискивающее того, кому суждено будет склеить позвонки столетий «своею кровью». |