Онлайн книга «Впусти меня»
|
Господин в парике что-то говорит весельчаку, и тот со смехом кивает. Оба садятся на корточки. Господин в парике смотрит на Оскара не отрываясь. У него светло-голубые глаза, как небо холодным осенним днем. В них живое любопытство. Он смотрит Оскару в глаза, будто отыскивая в них то, что доставляет ему удовольствие. Весельчак забирается под стол с ножом и чашей в руках. И тут Оскар все понимает. Он понимает и то, что стоит ему избавиться от веревки — и ему не придется быть здесь. Он просто исчезнет. Оскар отклонил голову назад, пытаясь прервать поцелуй, но Эли, будто готовая к такой реакции, положила руку ему на затылок и крепче прижалась к его губам, насильно задерживая его в своих воспоминаниях. Веревка лишь крепче впивается в рот, воздух с шипением выходит из живота, когда Оскар пукает от страха. Человек в парике морщит нос и осуждающее цокает языком. Глаза его не меняются. Все то же выражение — как у ребенка, который вот-вот откроет коробку, зная, что там щенок. Оскар чувствует, как холодные пальцы хватают его член, оттягивают его. Он открывает рот, чтобы закричаты «Не-е-ет!» — но веревка мешает, и из его уст вырывается лишь: «Э-э-э-э!» Весельчак из-под стола что-то спрашивает у господина в парике, и тот кивает, не отрывая глаз от Оскара. Затем — острая боль. Раскаленный прут впивается в пах, поднимается к животу, к груди, огненной иглой пронизывая все тело, и он кричит, кричит, глаза его наполняются слезами, тело пылает. Сердце колотится об стол, как кулак в дверь, и он закрывает глаза, впиваясь в веревку зубами, и слышит где-то вдалеке журчание, плеск, и видит… …маму, стоящую на коленях у ручья и полоскающую белье. Мама. Мама. Какая-то тряпка выскальзывает у нее из рук, кусок ткани, и Оскар встает — он лежал на животе, и в паху все горит, — встает, бежит к ручью, к стремительно уплывающей ткани и ловит ее. Рубашка его сестры. Он поднимает ее к свету, протягивает маме, чей силуэт виднеется на берегу. С рубашки стекают капли, сверкая на солнце и со звонким плеском падая в ручей. Брызги попадают в глаза, и он ничего не видит, потому что лицо заливает вода, она стекает по щекам, и он… …сквозь пелену видит светлые волосы, васильковые глаза. Видит чашу в руках у этого человека, видит, как он подносит ее к губам и пьет. Как он закрывает глаза, наконец-то закрывает их и пьет… Время тянется… тянется до бесконечности… Он взаперти. Человек впивается зубами в его плоть. Кусает. И пьет. Кусает. И пьет. Наконец раскаленный прут достигает его головы, перед глазами все розовеет, он дергает головой, высвобождаясь от веревки, и падает… Оскар отпрянул, оторвавшись от губ Эли, который подхватил его и крепко обнял. Оскар ухватился за первое попавшееся — за тело Эли — и изо всех сил вцепился в него, непонимающе оглядываясь по сторонам. Спокойно. Вскоре перед глазами Оскара нарисовался узор. Обои. Бежевые обои с белыми, еле заметными розами. Он узнал их. Такие обои были в его гостиной. Он был у себя в гостиной, в квартире, где он живет вместе с мамой. А этот, в его объятиях… Эли. Мальчик. Мой друг. Да. Оскар почувствовал тошноту и слабость. Он высвободился из объятий Эли, сел на диван и оглядел комнату, будто желая удостовериться, что он в самом деле вернулся, не остался… там. Он сглотнул, отмечая, что помнит в мельчайших подробностях то место, где только что побывал. Как настоящее воспоминание. Как будто это произошло с ним самим, и недавно. Весельчак, чаша, боль… Эли встал перед ним на колени, прижал ладони к животу. — Прости. Прямо как… — А что стало с мамой? Эли неуверенно посмотрел на него и спросил: — С моей? — Нет… Оскар умолк, представив свою маму у ручья, где она полоскала одежду. Только это была не его мама. Даже ни капельки не похожа. Он потер глаза и ответил: — То есть да. Конечно. С твоей. — Я не знаю. — Но они же не могли… — Я не знаю! Эли обхватил живот руками так, что побелели костяшки пальцев. Плечи его поникли. Немного расслабившись, он ответил уже спокойнее: — Я не знаю. Прости. Прости за все… за это. Я просто хотел, чтобы ты… не знаю. Прости. Это было глупо. Эли был копией своей мамы. Тоньше, свежее, моложе, но… копией. Через двадцать лет Эли наверняка будет выглядеть точь-в-точь как та женщина у ручья. Только не будет. Потому что через двадцать лет он будет выглядеть точно так же, как и сейчас. Оскар тяжело вздохнул и откинулся на спинку дивана. Слишком много впечатлений. Легкая боль, покалывающая в висках, становилась все ощутимее, все сильнее. Слишком много… Эли встал: — Я пойду. Подперев рукой подбородок, Оскар кивнул. У него не было сил возражать или обдумывать свои действия. Эли снял халат, и взгляд Оскара снова упал на низ его живота. На этот раз он разглядел на светлой коже розовое пятно — шрам. Как же он… писает? Хотя, может, ему и не надо… Спрашивать он не стал. Эли сел на корточки возле пакета, развязал его и стал вытаскивать свою одежду. Оскар предложил: — Можешь у меня что-нибудь взять. — Да ничего. Эли вытащил клетчатую рубашку. Темные пятна на голубом фоне. Оскар выпрямился. Головная боль стучала в висках. — Слушай, ну хватит, возьми у меня… — Не надо. Эли начал натягивать на себя окровавленную рубашку, и у Оскара вырвалось: — Это же отвратно, ты что, не понимаешь? Какой же ты отвратный! Эли повернулся к нему, держа рубашку в руках: — Ты правда так думаешь? — Да. Эли запихнул рубашку обратно в пакет. — А что мне можно взять? — Выбери там, в гардеробе. Бери что хочешь. Эли кивнул и вошел в комнату Оскара в поисках гардероба, а тот тем временем сполз по спинке дивана, лег на бок и прижал руки к вискам, чувствуя, что они вот-вот лопнут. Мама, мама Эли и моя мама, Эли, я. Двести лет. Папа Эли. Папа Эли? Тот мужик, который… Тот мужик. Эли вошел в гостиную. Оскар открыл уже рот, чтобы что-то спросить, но при виде Эли тут же закрыл. На Эли было платье. Выцветший желтый сарафан в белую крапинку. Один из маминых нарядов. Эли разгладил его рукой. — Ничего? Я специально выбрал тот, что похуже… — Но это же… — Я потом отдам. — Ладно. Ладно. |