Онлайн книга «Танец мотыльков над сухой землей»
|
Астафьев ответил: — Я человек немузыкальный, не знаю ничего — наверное, Верди, Калинникова и Шёнберга. Владимир Тарасов — с переднего сиденья, оживленно: — А что Шёнберга? — Ну, брат, ну ты… — замялся Женя. * * * В автобусе Ира устроила перекличку: — Чупринин! — Здесь! — Александров! — То-оже здесь… — Иванова!.. Битов!.. Попов!.. Кушнер!.. * * * На приеме у коллекционеров Доры и Марио Пьерони в Риме Тарасову очень понравился композитор по имени Рикардо. Он стал восхищаться, что Рикардо прямо за столом в разгар общей беседы говорит по телефону. — Любой американец счел бы это невежливым, — радовался Володя, — а итальянцы в этом смысле молодцы. — Следующий кадр, — говорю, — ты играешь концерт, вдруг звонит телефон, ты откладываешь палочки или, равнодушно подстукивая метелочкой, подносишь к уху телефон и долго, увлеченно беседуешь с кем-то, решаешь бытовые семейные вопросы. Тарасов: — А что ты думаешь? Есть такой пианист (назвал его имя), он в Германии играл концерт, а телефон лежал на рояле. Ему кто-то позвонил, он взял трубку и пять минут разговаривал. А в Германии все очень строго. Его импресарио спросил: «Кто звонил?» Он ответил. «Да?» — сказал тот спокойно, взял его телефон и как швырнет в окно с седьмого этажа! * * * Мы с Леней решили посетить Колизей. Толпы туристов плотным кольцом окружили развалины. Тысячи сумасбродов привезли сюда детей. Жара, километровые очереди в кассу. — Хочешь, можем отстоять очередь и войти, — любезно предложил Леня. — Ни за что! Бежим отсюда! — Что хоть тут происходило? — кричит он мне вслед. — Да ничего хорошего!.. — я отвечала ему, унося оттуда ноги. После Колизея туристический задор у меня окончательно угас. — Тебе-то все равно, твои друзья ничего тут не знают, кроме Колизея, — ворчал Леня. — А мои искусствоведы будут спрашивать: это видел, это видел? А я — ни музей Барберини, ни Ватикана… * * * Владимир Тарасов с кем-то выступал в Якутии — там и зэки были, и коренное население. Саксофонист напился. А в юрте сидел якут с трубкой — и в меховых юбках. Володин товарищ подумал, что это женщина, стал приставать — а тот ему говорит: — Я сама. Он опять к нему лезет. — Я сама! Потом отложил трубку, как даст ему в глаз. Оказывается, «Я сама» — значит «Я мужчина». * * * — А у вас, Володя, есть дети? — спросила Дора. — Дочь и сын — математик, рыжие — все в меня, — отвечает Тарасов. — Сын учится в Вильнюсском университете. Никого в роду математиков, и вдруг такие способности! — А ваши дети от одной женщины? (The same woman?) — спрашивает Дора. — Йес, — отвечает он очень серьезно. — Оба от одной женщины. Сэйм вуман. * * * У фонтана Треви Леня заявил: — Ты иди домой и работай, а мы с Тарасовым и Пацюковым пойдем во Дворец мороженого. — Почему это я — работай, а вы — во Дворец мороженого? — Ну, как? Водку мы не пьем, надо ж нам, мужикам, в Риме оттянуться! * * * Художник Володя Степанов: — Сидим в Челюскинской во дворике на скамейке с немцем, разговариваем. Вдруг к нам подходит поляк и заявляет: «Вот русский с немцем сидят. Дай-ка я посижу между вами!» Сел, встал и ушел. А немец насупился и говорит: «Что это он — хочет нас разделить и рассорить?» * * * У Лени на столе обрывки бумажек: «9564520 Джульетта» и «9417280 Джоконда». — Ну, — говорю, — у тебя и телефончики!.. * * * — Нет, ну как же так? — спрашивает Дора у Лени. — Марина молодец, конечно, что сидит, работает, но почему она не приходит к нам на вечера и торжественные приемы? — Так я возвращаюсь и все ей рассказываю, — отвечает Леня. — Какие приносили креветки, осьминогов, устриц, рапанов, жареную рыбку, потом смена блюд, пицца, белое вино в кувшинах!.. Мороженое… Она все запишет, живо себе все представит, и ей этого вполне достаточно!.. * * * «И вот, Марина, когда грянул гром, и я сидела в печали, мне привезли павлина, — пишет Юля. — Я договаривалась, что возьму его в Михайловское в питомник. Там не хватает мальчиков. Он без хвоста (перья к августу у мальчиков опадают). Я его выпустила, он забегал по комнате. Все быстрей и быстрей. И я сразу забыла о печали. Как забыла я о печали, когда у меня ночевало восемь кроликов породы французский баран. Вот это была ночь! Повсюду одни кролики — на компьютере, в кровати, на столе! Они прыгали, играли, веселились!.. Будьте здоровы, Ваши Юля, Басё, Ирма, Хиддинк и другие». * * * Леня в Доме творчества писателей вывесил объявление: «Рукописи в унитаз не бросать!» * * * — Вы, писатели, — корил он меня, — ищете не Истину, а КАК сказать — все равно ЧТО… * * * Люся: — Внешне мне нравится Дантес, а внутренне — Пушкин! * * * Кто-то грозно: — У нас в Казани не шутят!.. * * * — …Он солдат беглый из Оренбурга, повар, глаза горят: «Дай, — говорит, — перекинуться в штатское». Сам огромный, как Валуев, а обувь — 38-й размер. «Я сдавал омлет на экзамене. Взбил яйцо, муки, молока, все сделал — а он у меня НЕ ВЗОШЕЛ!!! Мастер — мне: да ты присыпь зеленью, не заметят!..» * * * — Ты что думаешь, людей можно смертью испугать? — говорил Даур. — Смерть ходит между них, равнодушная… * * * — У тебя есть один недостаток, — он говорил мне, — это я. * * * Иду в метро в конце июля, смотрю, из железной урны торчит зеленый хвостик. Я за него потянула и вытащила шикарный букет огненно-красных гладиолусов. Принесла домой, поставила в вазу, и целый август на них распускались все новые и новые цветы. Люся — на это буйное цветение: — Мариночка! А твои гладиолусы достоят до 17 сентября? А то у Визбора годовщина… * * * — Но все-таки главной песней у Визбора была не «Милая моя, солнышко лесное!..», — утверждал Юрий Коваль в телепередаче «Театр моей памяти», — а «Хули вы наш ботик потопили»!.. |