Книга Sиликоновые горы, страница 64 – Маша Царева

– А ведь я постарела, – с удивлением констатировала она, – никогда не обращала внимания. Еще лет пять назад у меня был открытый взгляд. И эта морщинка между бровями – неужели я так часто хмурюсь? Ну, морщинку можно и с помощью ботокса разгладить, а вот глаза… Похоже, настало время задуматься о блефаропластике.

Перед ее глазами как наяву встал образ добродушно улыбающейся Валечки из двенадцатого коттеджа. Восемнадцатилетнее свежее личико, ровное, гладкое, как у мультипликационной Белоснежки. Ни единой веснушки, ни морщинки, ни вмятинки – концентрированная юность, спелая, пряная, бьющая под дых.

«Ничего, мы еще посмотрим, кто кого, – мрачно сдвинув брови (черт! Надо избавляться от этой идиотской привычки, а то и ботокс не поможет), подумала Наташа, – у меня еще не все потеряно. Вот сделаю блефаропластику, и тогда…»

Что случится «тогда», Наташа пока не могла себе представить. Она снова почувствует себя хозяйкой жизни? К ней вернется Дамир? Едва ли – стоит только вспомнить его бегающий взгляд. Он смотрел на нее, не как на женщину, а как на помеху, неожиданно материализовавшуюся на пути. Что тогда? Что изменится?

Неважно, неважно.

От собственных сомнений, особенно связанных с осмысленным улучшением внешности, Наташа всегда отмахивалась легко. В конце концов, одной операцией больше, одной меньше. Она просто не может пережить такое в гордом осознании горя. Ей надо что-то сделать, что-то исправить.

Не-мед-лен-но.

* * *

Пока Наталья вместо привычного самолюбования была мучима острым приступом самобичевания, я решила исполнить дружеский долг и выступить в роли Ксюшиного внештатного психолога, по совместительству жилетки для излияния слез.

Мы не виделись от силы месяца полтора, и я была шокирована, увидев вместо привычной холеной фотомодели новую Ксюшу, располневшую, апатичную, пахнущую немытыми волосами и табачным дымом, зябко кутающуюся в несвежий махровый халат. Мне показалось, что она стала немного выше – но разве несколько сантиметров стоят того, чтобы расплачиваться за них оптимизмом, красотой лица и жизненным тонусом?

Я постаралась не подать виду, что шокирована.

– Можешь не разуваться, – улыбнулась Ксения, приложившись сухими губами к моему виску, – у меня не убрано.

«Не убрано» – это она, пожалуй, чересчур интеллигентно выразилась. Ее квартира была похожа на притон бомжей-наркоманов – на давно не мытом паркете чернели какие-то липкие пятна, везде были разбросаны горы мятой одежды, к журнальному столику прилипли кофейные чашки – десяток, не меньше. В квартире пахло пылью и пепельницей.

– Ты куришь? – удивилась я. Ксюша всегда осуждающе посматривала на мой портсигар и часто говорила о том, что она была бы рада принятию закона, запрещающего курение в общественных местах.

– Надо же когда-то начинать, – ухмыльнулась она, – Алис, не волнуйся, я просто балуюсь.

Я покосилась на поллитровую банку, притулившуюся на подоконнике, – в желтоватой воде плавал целый флот несвежих окурков.

– Ничего себе балуешься, – присвистнула я, – слушай, а ты когда в последний раз отсюда выходила?

Она нахмурилась, припоминая:

– Кажется, в среду. Ездила в клинику, у меня спица в ноге лопнула.

Я поморщилась:

– Как ты это терпишь?

– Об этом мы не будем говорить, – жестко перебила Ксения, – из-за этого я перестала общаться с нашей Наташкой. Придет и давай ныть – ох бедненькая, ох, как же тебе плохо… Чай будешь?

Обстановка явно не располагала к стимуляции аппетита.

– Буду, – вздохнула я, – но не здесь. Собирайся.

– Куда? – удивилась Ксюха.

– На кудыкину гору. Мы едем в ресторан.

– Смеешься? Какой мне сейчас ресторан? На меня налезают только старые спортивные штаны. Все говорю себе: надо сходить в магазин за нормальными брюками. И все никак. Ну не могу я купить брюки пятьдесят второго размера, это унижает мое человеческое достоинство.

– А это не унижает? – я кивнула в сторону банки с окурками. – Ладно, спорить я с тобой не буду. Если налезают только спортивные штаны, значит, едем туда, куда пускают в старых штанах. Ты одевайся, а я вызову такси и позвоню Наташкиной домработнице. Она приедет и все тут разгребет.

– Вот еще, – фыркнула Ксения, но, наткнувшись на мой взгляд, спорить отчего-то не стала и послушно поплелась в ванную.

Появилась она через двадцать минут немного посвежевшая. Профессиональные модели, в отличие от простых смертных женщин, часами воюющих с жидкой подводкой для глаз, умеют собираться быстро. Ксения распустила по плечам волосы, единственный роскошный штрих ее нового образа. Холеные светло-рыжие пряди, свободно рассыпанные по плечам, казались чужеродным элементом – ну разве может эта волшебная шевелюра принадлежать бледной невыспавшейся женщине с лишними килограммами на бедрах и костылями под мышками?

Под окнами просигналило такси.

Ксения не без труда втиснула отекшие ступни в лаковые ботиночки на плоской подошве. Процесс обувания занимал у нее не меньше десяти минут – завязывая шнурки, она кряхтела, как радикулитная старушка. «Скоро буду пробовать каблуки, – со вздохом сказала она, – я ношу каблуки с шестнадцати лет. Представляешь, какими длинными будут мои ноги, после того как все это закончится? Да еще и на каблуках?!»

Почему-то я не могла разделить ее оптимистичного веселья. Смотреть на нее было больно – словно на моих глазах развенчивалась теория самой красоты.

* * *

На костылях она передвигалась так бодро, словно была киборгом, так и родившимся с ними под мышками. Может быть, сказывалась многолетняя модельная муштра – наверное, на пятнадцатисантиметровых шпильках ходить еще труднее.

Не мудрствуя лукаво, мы решили пойти в китайский ресторанчик на Проспекте Мира, в котором часто бывали в прежние времена, – когда я упивалась обладанием нового носа, Наташка мечтательно вздыхала на предмет липосакции, а Ксюша смотрела на нас как на идиоток и собирала чемоданы в Америку.

Заказав боярышник в кляре, мы некоторое время неловко молчали – мне было трудно видеть перед собою эту новую Ксению, а ей, в свою очередь, необходимо было привыкнуть, что она больше не является объектом всеобщего восхищенного внимания.

Первое появление в общественном месте после операции. Реакция других людей – любопытство с легкой примесью жалости.

– Ты не жалеешь? – спросила вдруг она.

– Я? Это у тебя спросить надо.

– Тебе идут новые губы.

Я промокнула салфеткой рот. Если честно, я перестала обращать внимания на собственные губы еще в то утро, когда рассталась с Павлом.

– А, ты об этом. Или о Пашке? Мне все равно. Все, что случилось – к лучшему.

– Ты не заметила странную вещь? Когда мы в первый раз пришли в клинику, было какое-то ожидание праздника. Мы искренне верили, что изменится вся наша жизнь, так и получилось. А сейчас… как будто кто-то посмеялся над нашими планами.