Книга Ваша жизнь больше не прекрасна, страница 77 – Николай Крыщук

Эта история продвинула меня в понимании повадок власти, которая виделась мне все же не хорошо отлаженным абсурдом, а следствием поломки правильного механизма. Пресса забрасывала криминальными новостями, приучая к виду невинных жертв и циничной неуязвимости блюстителей. Это вызывало паралич воли, который казался всего лишь экономией сил для грядущего переустройства. Я скупал ненужные мне книжки у интеллигентной старушки, но в другой раз, когда молоденький сержант отпустил с высоты ее сетку с бутылками пива, которые могли принести рубль в минусовой бюджет, сведя челюсти, прошел мимо — он выполнял закон о спекулянтах.

Так начинался этот сериал. Интрига именно в силу своей чрезвычайной примитивности не давалась разуму, который, обострившись в общении с гениями, не хотел верить, что перед ним ставят простенькие задачки.

Дело еще и в том, что я долго не доверял собственному опыту, во всем подозревал тайну, полагая, что она находится не только за пределом моего опыта, но, может быть, и понимания. Масштабы происходящего внушали, как в детстве, мысль о его сложности и существовании неких заповедных начал. Так мы смотрим с парохода на дальний берег, так Иосиф Бродский долго не верил, что по-английски можно сказать глупость. Даже когда все стало яснее очевидного, я все еще продолжал надеяться, что в верхних эшелонах власти идет борьба философских злодеев с остатками благородства, и сокрушенного ума с партийным фанатизмом…

Передо мной сидели заурядные мошенники и бандиты и скучно дулись в дурака, до этого отобрав себе из колоды все козыри и на всякий случай поставив за спиной по телохранителю с автоматом.

Первоначальный крик и истерика Пиндоровского относились, однако, не к этой штатной ситуации, которая давно уже, видимо, стала повседневной рутиной. Я пропустил момент и теперь мог только догадываться, что дозволенным митингом решили воспользоваться какие-то сторонники Антипова и публично огласить то, что было страшнее самых радикальных политических требований.

— Квартиры всех, с кем общался академик, под наблюдением, — докладывал мордатый генерал с кукольно моргающими глазками. Я отметил, что он почему-то был в парадной форме старого образца, еще без золотого шитья от Юдашкина. — Лояльный контингент, большинство не видели его больше года. Готовы сотрудничать, но о митинге даже не слышали.

— Однако информация-то от кого-то поступила, мать вашу! — рявкнул Пиндоровский.

— Так точно. С несуществующего компьютера. Ищем.

— Ветра в поле?

— Практически да.

— Что-о?

— Учеников опросили. Все наблюдали его последний раз на суде, и то по телевизору. Готовы сотрудничать, но…

— Вот заладил. Что в их писуле было еще?

— Утверждают, что академик таинственно исчез и они выполняют свой долг перед ним. А журналист, через которого он собирался обнародовать свои идеи, убит.

— Трушкин?

— Так точно.

— Врут с пеленок. Антипов уехал на Тибет для встречи с далай-ламой. Пусть попробуют проверить. — Хотя было понятно, что Пиндоровский соврал, но сделано это было мгновенно, с проворностью наперсточника, и вряд ли кто-нибудь кроме меня это заметил. — А Трушкин Константин Иванович — вот он, прошу любить и жаловать.

Я понял, что и во время штабных разборок Пиндоровский не выпускал меня из поля зрения и, значит, не имел намеренья скрывать секреты политической кухни. Одно из двух: либо мне беззаветно доверяли (что вряд ли!), либо считали приговоренным и поэтому не опасным. Нечего и говорить, что из двух этих вариантов меня не устраивали оба.

— Константин Иванович — известный журналист, расписывать вам не надо. Он сам к нам пришел и, конечно, не откажется помочь.

— Иван Трофимович, — вскочил я, — что у вас за манеры Карабаса-Барабаса? И я не за тем пришел…

— Да знаю я, зачем вы пришли, — зло оборвал меня Пиндоровский. — И потом… При чем здесь Карабас-Барабас? Даже просунув голову в петлю, человеку непременно хочется произнести некую трагическую фигуру.

— Напрасно вы меня пугаете. Я не боюсь.

— Вот, снова фигура. Боитесь, конечно. Чего бы иначе со мной каркаде распивали, который терпеть не можете? А ведь несчастные «антиповцы» наверняка из этого же розлива, — благодушно обратился он к собравшимся, — от начальственного насморка впадут в кому, а за какую-нибудь эффектную фразу, которую вынашивали и лелеяли ночами, жизнь готовы отдать. Искусственные люди. Надо бы успеть в утренней газете… Гримдинов!

— Я! — Гримдинова заседание окончательно укачало, лицо его выражало такую решительную анонимную готовность, которая не оставляла сомнений в том, что он вынырнул из глубокого и превосходно обставленного сна.

Пиндоровский посмотрел на него несколько секунд с брезгливой задумчивостью и устало произнес:

— Ничего. Продолжайте дальше. Ролик про Трушкина готов?

— Заканчивают монтировать, — ответил брюнет с богемной прической, глазами, привыкшими к темноте, и с растекшимися по щекам рыжими усами.

— На стол ко мне.

Удивительно, как убыстряет мысль упоминание твоей фамилии в чужом разговоре. Я мгновенно понял, в чем дело.

— Так вы все это время тайно снимали меня?

— Традиция, — бросил в мою сторону Пиндоровский, даже не пытаясь изобразить любезность. — Всем вновь прибывшим подарок о первом дне. И цифирьки, знаете, которые скачут в правом нижнем углу, ни у кого не оставят сомнений, что съемки производились именно сегодня. Может быть, вам и приятней было бы героически погибнуть, но это, извините, в другой раз. Сейчас вы нам нужны живой и, по возможности, беззаботный. Лучше бы, конечно, жизнерадостный, но этого и камера вам добавить не может. Готовьте аппаратуру и большой экран, — послал Пиндоровский команду кому-то в заднем ряду. — Про убийство они сразу вставят, а мы и пустим на первых словах. И тут же посеем недоразумение с щадящим рукоприкладством. Поручите Энн.

— Его не могут найти.

— Чушь! Тоже мне, второй Антипов. Найдите! Лавры им не дают покоя? А его девчонка?

— Они вместе.

— Накиньте сеть! Родственники! Мне вам объяснять? А Константин Иванович, я думаю, не откажется завтра сам явиться перед публикой. Не откажется, не откажется. Чтобы ускорить процесс акклиматизации… Леша, отведи журналиста к нашему главному архивариусу, пусть поговорят. Человека разъедают сомнения, надо ему помочь.

Вынырнувший неизвестно откуда мальчик Алеша уже не был для меня неожиданностью. У меня даже шевельнулось подобие надежды — все-таки он был единственный, кого я видел еще наверху.

Мы молча вышли и отправились в конец коридора. Алеша открыл ключом дверь с матовым стеклом, которая оказалась входом в еще один лифт.

— Вы не волнуйтесь, — тихо и как бы извиняясь, произнес лирический мальчик, — все к лучшему. Скоро вы сами поймете.

— Я уже понял, — сказал я. — И помолчи лучше. Все равно соврешь.