Онлайн книга «Грачи улетели»
|
Чернота была, но не была девственной. Чернота под стеклом родила Бориса Петровича. Был бы белым квадрат, Борис Петрович бы не отразился! Но чернота под стеклом его в себе выражала, вот какой коленкор! Именно чернота! – Да, – согласился Борис Петрович, – это другая история… Он был поражен. Он был поражен тем, как был отражен. – А я что говорил! – почти закричал сухопарый. Борис Петрович ощутил себя обманутым, ему подсовывали не Малевича, а его самого. Как ложный смысл. Малевич не предусматривал Бориса Петровича. Борис Петрович как честный созерцатель хорошо понимал это. Ужаснее всего, что он сам, пусть невольно, непреднамеренно, принимал участие в подлоге. В обмане. В самообмане, художником не предусмотренном. Малевич не хотел, чтобы Борис Петрович обманывал себя. Малевич не хотел, чтобы обманывали Бориса Петровича. – Чувствуете? Чувствуете? – кричал сухопарый. Но и это не все! Борис Петрович видел, как в черном квадрате – за спиной своего зеркального антипода – белеют две занавески-маркизы, а между ними – не менее белый еще один щит с надписью большими буквами: Борис Петрович готов был понять что-то еще им не вполне еще понятое – о привнесении смыслов, о самонаводке идей, но тут он услышал: – Вас просили отойти от картины! Поразило его не то, как сухопарый водил руками в нескольких сантиметрах от полотна, словно извлекал что-то невидимое из “Черного квадрата”, а то, как повелительно-мрачно прозвучал этот оклик: “Вас просили отойти от картины!” – Знаете, – повернулся к служительнице Борис Петрович, пожелав поделиться соображениями, и осекся: в зал входил быстрым шагом милиционер, за ним торопился второй, а вместе с ними семенила другая служительница, которая, стало быть, уже успела исчезнуть отсюда, чего Борис Петрович не сумел заметить вовремя. – Опять за свое? – послышалось грозное милицейское. – Пых, – ответствовал сухопарый. Пых? – переспросилось в голове Бориса Петровича. – Стекло, стекло, – затыкал сухопарый пальцем в Малевича, словно призывал весь мир в свидетели. Только сейчас Борис Петрович заметил, что рубашка у его собеседника застегнута не на ту пуговицу. – Этот с ним? – вопрос задавался служительницам, а относился, Борис Петрович верно подметил, к нему – к Борису Петровичу. – Рядом стояли. – Любезный, пойдем, – первый взял под локоть сухопарого, – вас же просили не появляться. Он был достаточно нежен. Или недостаточно нежен – для бывшего при исполнении. Второй решительно шагнул к Борису Петровичу: – Прошу прощения, документы. Борис Петрович, сверкнув очками, объявил: – Я – директор школы! – Документы, пожалуйста. – Я преподаю историю Санкт-Петербурга!.. Про математику почему-то не решился говорить; да и решился бы – не успел бы: – Документы, глухой?! Полез в карман пиджака (почему же глухой?), вспоминая, есть ли там паспорт (кстати, старый, не новый – в тот год придумали обмен паспортов, а Борис Петрович не успел еще обменять, знаете ли, загруженность на работе и в паспортный стол надо час отстоять, и, вообще, можно повежливее… почему же глухой?); в этот момент как заорет сухопарый: – Уберите Малевича из-под стекла, ёб вашу мать! [2] Борис Петрович остолбенел, разинув рот. А тот ловко вывернулся из достаточно-недостаточно нежного милицейского удержания и предпринял отчаянную попытку схватить руками картину стоимостью в миллион долларов. Не успел – мент подсечкой сбил его на пол. Забыв о Борисе Петровиче, второй бросился на помощь первому, а Борис Петрович пришел мгновенно в себя и, не будь дураком, стремглав кинулся вон из зала. Он сбежал по деревянной лестнице вниз, шарахнулся от иностранцев, толпящихся возле киоска, и рванул в Белый зал. “Молодой человек!” – воззвала к нему здешняя служительница и осталась далеко за спиной. Борис Петрович помчался мимо каких-то бюро, на ходу отмечая, что это бюро не какие-то, а Рентгена (не того, которым просвечивают, а того, который мебельный мастер), проскочил Золотую гостиную, потом – Малиновую, где выставлен фарфоровый сервиз “Зеленая лягушка”, через будуар вбежал в спальню и там перешел на шаг, потому что увидел милиционера, охранявшего выставку русского ювелирного искусства начала ХХ века. В темном коридоре со шпалерами Борис Петрович ускорил шаг, а под конец опять побежал, чтобы миновать скорее ротонду и Петровскую галерею и смешаться в Фельдмаршальском зале с народом. Это ему удалось. На Посольской лестнице Борис Петрович снял очки, посчитав их своей особой приметой, о которой уже могли передать на выход всю правду по рации. Уповая на заурядность своей внешности, он пересек вестибюль и, миновав милицейский пост, торопливо вышел на улицу. ГЛАВА ШЕСТАЯ
1 Щукин снял трубку. Услышал: – Дядя Тепа на проводе. Как жизнь. – Херово, – отвечал Щукин традиционно. – Хорошо, – согласился Дядя Тепа и сразу же взял быка за рога. – Ты мне говорил, у тебя какой-то детальки не хватает, не помнишь, какой? – Какой детальки? – Какой-то передней… – Поострить позвонил? – Подожди. Ты говорил, что будешь сам делать детальку для старой машинки… – Для “Ленинграда”. – Да! Как называется? – Передняя собачка называется. – Ну так вот! – обрадовался Дядя Тепа. – Передняя собачка, – повторил кому-то в сторону. – А помнишь, ты мне показывал каталог деталей этой машинки, которая “Ленинград”? Он какого года издания? – Тридцать третьего. Купил в “Букинисте”. – Тридцать третьего, – повторил Дядя Тепа удовлетворенно. – И там перечислены все детали? – Семьсот шестьдесят шесть, – ответил Щукин по памяти. – Отлично. Ты бы не мог продиктовать мне, как называется та контора? – Какая контора? – Там сказано, что в какой-то конторе можно заказать по почте запасные детали. Как она называется? |