Книга Грачи улетели, страница 29 – Сергей Носов

2

Чибирев зашел посмотреть. Он давно уже слышал об этом месте. Первое, что бросилось в глаза, – жанровая сценка в стиле ретро: у самого входа четыре молодых человека – по паре с каждой стороны – с чрезвычайно серьезным видом играли в настольный хоккей (собственно, “хоккей” сам по себе уже был отдельным столом о четырех ножках, так что Борис Петрович не был уверен в себе, мысля данный “хоккей” как “настольный”, ведь если накрыть данный “хоккей”, скажем, столешницей, будет именно стол – для еды или письменный). Столы посреди зала были длинными, а по бокам – просто столы; увидев свободный, Борис Петрович к нему устремился. Сел, осмотрелся. Вентиляционные трубы замысловато петляли над головой. Портреты Петра Великого, по большей части выполненные в примитивистской манере, висели на стенах; его же августейшее чучело из папье-маше сидело на стуле в углу. Недавно здесь отмечали день рождения основателя Санкт-Петербурга.

Был вторник. По вторникам здесь раздавали гражданство, поэтому вторники назывались “гражданскими вторниками”.

Каждый вторник, предваряя выступление музыкантов, организатор акции, Первый Гражданин Владимир Рекшан, подходил к микрофону и объяснял собравшимся суть проблемы. В городе существует изобретенный властями институт “почетного гражданства”, почетных граждан не то десять, не то одиннадцать человек на весь мегаполис, но, если есть почетные граждане Санкт-Петербурга, должны быть и обыкновенные граждане, просто граждане Санкт-Петербурга, однако власти существование таковых не предусмотрели. В плане гражданской инициативы противоречие теперь исправляется. Пожелавшим стать гражданами Санкт-Петербурга (то есть тем, кто в душе ощущает себя петербуржцем, для чего необязательно жить в этом городе) вручается по гражданским вторникам особый документ – вкладыш в паспорт с указанием имени гражданина и гражданским номером по порядку. Вкладышей организаторы акции напечатали великое множество, были б желающие получить. А они, естественно, были.

Публика здесь была вся в доску “своя”, намеренная, сознательная, в основном вкладыш приобретали сознательно “ради прикола”, но случались и такие, которые – “на всякий случай”. Замороченный бытом пенсионер, какой-нибудь мечтатель, грезивший об улучшении жилищных условий, тихий иногородний, еще не решивший своих проблем с пропиской, запросто могли сюда забрести. Им, как и всем, впрочем, прочим, объяснялось, что, де, сей документ не имеет ни малейшей юридической силы, и тем не менее они находили полезным приобрести бумажку, уж больно выглядела представительно. Иностранцы тоже не брезговали вкладышами – то эфиоп, то нигериец придут получить (скорее всего, нелегалы), то студент из Таиланда; европейцам, американцам, им тоже нравилось приобретать петербургское гражданство, – давали всем, кто соглашался мнить себя петербуржцем.

– Чибирев!

Большегубая юница, вся сияя от радости, подсела к нему.

Сказала бы “Борис Петрович”, Борис Петрович сразу бы узнал, а так не сразу, замешкался на секунду-другую, и вдруг – протяжно ликуя:

– Ввввввввика! – воскликнул. Как въехал на горку.

Ну конечно! Виктория, недавняя практикантка. Немецкий язык. Полностью: Виктория Викторовна, по прозвищу Двойная Победа, больше похожему на воинский титул.

Борис Петрович еще сильнее, чем она, обрадовался, потому что почувствовал, что ее радость неподдельна, – все-таки мало на свете людей, которые стали бы так радоваться при встрече с ним, с Борисом Петровичем. И даже еще сильнее – потому что почувствовал, как его внезапная радость, подзаряжает радость ее, первопричинную, а он, стало быть, это почувствовав, еще рад сильнее.

– Вы специально при галстуке? – спросила Двойная Победа, смеясь.

– Ну а как не специально? Мой образ.

– Улетно! Это так же, как если бы вы в школу пришли с пирсингом в носу.

Борис Петрович представил себя с кольцом в носу, улыбнулся:

– Коньяк? Пиво? Коньяк.

На самом деле в школе он ее и не замечал почти. Ну, была, пыталась преподавать немецкий. Помнится, он ей подписывал какой-то отчет. А до этого давал наставления.

Окликнула бы его так на улице: “Чибирев!” – Бориса Петровича покоробило бы, а здесь – и хорошо, что не “Борис Петрович”. Только он так подумал, как сказала она:

– Борис Петрович, я в школе не буду работать, в турфирму пойду.

– Вот такие вы все. Ну что ж. Право выбора. Это да.

– А вам, скажите честно, не надоела школа?

– Я же этот, – отвечал неопределенно Борис Петрович, – я же директор. Вполне.

Что такое “вполне”, он бы сам не смог объяснить.

– Вы гражданин? – Но так как Борис Петрович не понял вопроса, переспросила развернуто: – Вы получили петербургское гражданство?

– Еще нет, Вика, пришел получать. Если дадут, Вика. Приятно было ее называть по имени; словно играешь в дартс: “Вика” – кидаешь дротик и попадаешь. Или не попадаешь. Он чувствовал, что не попадал. Но не о проблемах же среднего образования с ней разговаривать.

– Конечно, дадут, – сказала Вика. – Между прочим, сегодня скидка на пиво гражданам Петербурга.

– А мы коньяк, – изрек Борис Петрович, получилось против желания веско.

Первый Гражданин тем временем произносил короткую речь. Борис Петрович пропустил за разговором с Викой, о чем говорил Рекшан, но то, что речь его была зажигательной, понял по спорадической вспышке всеобщего ликования. На подиум взошел чернобородый директор арт-центра Николай Медведев, он держал пачку вкладышей. Он был похож на доброго Карабаса-Барабаса, аккуратно подстриженного. К подиуму потянулись желающие получить петербургское гражданство.

– Идите, – сказала Двойная Победа.

Борис Петрович пошел. И встал в очередь.

Был момент, когда он подумал: в молодежные игры играю, – но тут же отогнал эту мысль; публика тут собралась фифти-фифти, половина – как Вика, студенчество, юношество, старшеклассие, племя (за пределами учебных заведений) незнакомое, младое, зато другая половина – сорок и выше. Борис Петрович заметил: старики здесь вели себя раскованнее, чем молодежь, увереннее, проще; им было в радость дурачиться, представляться, художничать, самоирония их не стесняла; они хорошо знали друг друга, а если не знали, легко находили друг с другом общий язык; их, давно отхипповавших свое, объединяла теперь общая память о странном, веселом, безрассудном, почти позабытом прошлом, в котором всем все было на удивление понятно и в котором никто не думал о дне завтрашнем, зачем-то ставшем сегодняшним днем. Люди заслуженные, с идеалами. Узнав известного в свое время ударника (барабанщика, а не ударника соцтруда), Борис Петрович вспомнил, как сам в студенческие годы бывал на квартирниках, на подпольных (в подвалах) концертах заезжих рок-групп, как сам переписывал от руки текст на английском оперы о Суперзвезде, как перепаивал транзисторный усилитель проигрывателя “Вега-103”, чтобы поднять верхние частоты и опустить нижние. Он ощутил себя своим среди своих, ему стало легко. В конце концов, сумасбродная идея неформального петербургского гражданства (в пику вечно скучным властям) зародилась в среде этих дядек и тетенек, таких же, как он. Как я, подумал Борис Петрович.