Онлайн книга «Грачи улетели»
|
Дочитав до “в-третьих”, Борис Петрович почувствовал, что уже забыл, что было “во-первых” и “во-вторых”; он переметнулся назад, к “во-первых”, пугаясь того, что пропустил что-то важное, – преодолел, сосредоточась, “во-вторых” и съехал, как с горки, прямо во “в-третьих”: В третьих, значение своей работы я вижу в перестановке устоявшихся акцентов… Акцентов! Борис Петрович слышал голос Катрин и не замечал акцента. Подумал: наверное отредактировали… …Некоторые достижения неизбежно покажутся более скромными, другие, напротив, более значительными. Знание о контексте, если не меняет, то, во всяком случае, существенно корректирует представление о предмете. – Вы хотите сказать, что контекст расширяется? – Разумеется. Вот пример. На рубеже семидесятых-восьмидесятых в Ленинграде успешно работала группа актуальных художников, имена которых сейчас мало что говорят даже специалистам, но я назову: Тепин, Щукин, Чибирев. Смелые, прямо скажем, героические акции этих безвестных энтузиастов во многом предвосхитили практику художников поздних времен. По-разному сложилась судьба пионеров актуального искусства. Тепин долгое время жил в Германии, сейчас он возвратился в Россию и полон творческих планов, Щукин на протяжении вот уже двадцати лет охраняет заброшенное кладбище, а Чибирев сделал карьеру директора школы. – Школы художественной? – Нет, обычной. – Скажите, а не кажется ли вам, что само понятие “история современного искусства” звучит парадоксально. Может ли быть “история современности”? – Давайте договоримся о терминологии. Во-первых… Борис Петрович в страхе еще раз наткнуться на свою фамилию побежал глазами дальше по строчкам – к счастью, Катрин говорила об отвлеченных предметах (отвлеченных – для Бориса Петровича) и о себе самой: где училась и чем питалась в смысле пищи духовной… Учительницы, пока Чибирев читал, обсуждали дарования своего директора. – Надо же, художник, да еще знаменитый. – Наоборот, там сказано незнаменитый художник, недооцененный. – Помните у Пастернака? “Быть знаменитым некрасиво”? – Ну не до такой же степени! Ладно бы критики не знали, но скрывать от коллег… – Поразительная скромность… Гипертрофированная. – Я всегда говорила, что Борис Петрович – это вещь в себе. – Борис Петрович, вы маслом пишете? – Или акварелью? – Ничего я не пишу, – буркнул Борис Петрович. – Бросили? Ни в коем случае не бросайте! – Зарывать талант в землю – последнее дело. – Давайте выставку устроим в актовом зале. – Это совсем не то, о чем вы думаете, – пробормотал директор, не отрывая взгляда от газеты. – Чего ж вы стесняетесь? Сами же говорили, надо воспитывать на личном примере. – Вот так работаешь, работаешь с человеком, а потом окажется, что был новый Репин там, или Куинджи. “Хуинджи”, – подумал Борис Петрович. – А кто эта Катрин? – Искусствоведка. Можно, я заберу? – Берите, конечно. Мы уже отксерокопировали. Борис Петрович, недовольно покосившись на ксерокс, убрал газету в кейс, взял классный журнал и отправился на урок. В классе мнительность его обуяла. Ему стало казаться, что ученики уже прочитали газету и, хуже того, все как один догадываются, о каких там шла речь художествах. Он вызвал Цыбина к доске, а тот, вместо того чтобы, как обычно, оттопырить нижнюю губу, потупить взор и войти в состояние восковой неподвижности, как-то двусмысленно и нахально улыбался, хрен его знает чему – своему ли и на этот раз ничегонезнанию или, может, как раз даже очень знанию, типа, чё, Борис Петрович, дурака-то валять, лучше расскажите нам, как вы тогда в центре города, да при всех, да в Неву с моста, да помахивая… Борис Петрович отправил на место Цыбина, так и не удостоив отметкой, а сам попытался забыться в увлекательном рассказе о тригонометрических преобразованиях. Он остался собой недоволен. На перемене, когда вышел из класса, первой учительницей, которую встретил, оказалась тучная Раиса Альбертовна, дефилировавшая по коридору с рулоном схемы Бородинского сражения. – Раиса Альбертовна, можно вас попрошу, пожалуйста, в плане личной просьбы, не откажите в любезности, попросите Зинаиду Васильевну и всех остальных, чтобы не распространялись больше, не афишировали… – Как же это вы себе представляете? Уже полшколы знает. Лучше бы помогли женщине. – Я как раз хотел… Денисов! – остановил Борис Петрович мчащегося шестиклассника. – Партийное задание. Отнеси… – В двадцать второй, – подхватила Раиса Альбертовна. Всклокоченный Денисов взял без слов рулон и понес в указанном направлении, а Раиса Альбертовна сказала Борису Петровичу: – Более скрытных людей я в жизни не встречала. 3 Борис Петрович вернулся домой раньше жены. Дозвониться до Тепина он так и не смог, а до Щукина сумел дозвониться. Щукин читал уже интервью, все знает. Ничего особенного. Художники так художники, какая разница. Что такое газета? Клочок бумаги. Борис Петрович заговорил о своей репутации и о том, что нельзя манипулировать чужими именами, – Щукин попросил не грузить. Он сам, как Сервантес, и ничего. – Какой Сервантес еще? – Тот самый. Я спал, а ты меня разбудил и грузишь. К Дяде Тепе обращайся, я ни при чем. Пришла жена, ей на работе показали газету. Потребовала объяснений. Как бы ни был Борис Петрович озадачен случившимся, тон жены его сильно задел. Именно то и задело, что не допускала супруга даже мысли об артистическом прошлом Бориса Петровича, ну так двадцатипятилетней примерно давности, когда они и знакомы еще не были. Так уж много она знает о муже? Может, был он художником, но изменил таланту, и вот… – Ты что, прикидываешься? Там фамилия Тепин рядом с твоей! Очень она не любила Тепина. Особенно после поездки Чибирева и Щукина к Тепину в Германию. Уже девять лет прошло, а все прощения Тепину не было. Борис Петрович не стал перечить жене, лишь пробормотал: – Недоразумение какое-то. – Нет, дорогой, – возражала супруга, – когда я вижу в газете фамилию Тепин, я знаю, что здесь не недоразумение, а здесь чистой воды авантюра! Борис Петрович промолчал, соглашаясь. Супруга у него умела напустить суровость, а то! – налоговый инспектор первого ранга. Работала “на недо́имках”. Подобно тому, как моряки произносят “компа́с”, налоговые инспектора говорят “недо́имки”, “пеня”. Одно время Борис Петрович боролся за правильное произношение, но в конце концов смирился и даже сам стал говорить “недо́имки”, правда, использовал это слово лишь в связи с работой жены, потому что других поводов для данного словоупотребления в его жизни не возникало. |