Книга Медведь, страница 18 – Мария Ануфриева

Карета «Скорой помощи» задерживалась. Видимо, в череде несчастных случаев случился перерыв. Охрана курила, почему-то не мерзла и не уходила с улицы. Кругом не было никого, кто мог бы отвлечь их внимание, и было очень вероятно, что если я пойду к дверям, они с полным правом поинтересуются, какого лешего я тут делаю ночью, если и так примелькалась днем.

Я поджидала «Скорую» и рассчитывала, что быстренько пройду внутрь вместе с приехавшей бригадой и больным под видом сопровождающего родственника.

Тут я заметила подходившую к дверям женщину. В столь поздний час это могла быть только работница больницы, родственников ведь не пускают. Я спросила ее, как можно пройти мимо охраны. Она ответила, что двери они закрывают, потому что очень поздно, и пошла дальше. Но вдруг остановилась и спросила:

– А что вам надо?

Я объяснила ей, что в реанимации у меня муж и мне надо просто тихонько сидеть в коридоре больницы, никому не мешая, чтобы быть ближе, и, если удастся и если пустят, покрестить.

– Езжайте завтра к мощам святой Матроны Московской, их как раз привезли к нам в город. А сейчас идите за мной.

– Як Ксенюшке хожу, она тоже помогает, – поделилась я.

Проходя мимо охраны, я на всякий случай отвернулась. Внутри женщина отдала мне свои бахилы, и я на цыпочках, стараясь не нарушать ночную тишину стуком каблуков, помчалась по знакомому коридору второго этажа в обход всей спящей больницы.

«Когда все закончится, никогда не вернусь сюда», – мысленно говорила я себе на бегу, пересекая длинный коридор возле ожоговой реанимации.

Ночью больница живет своей жизнью, отличной от дневной. Свет в коридорах приглушен, врачи проходят мимо реже, а смеются громче и веселее, иногда провозят на каталках больных, поступивших с разными травмами или после операций, а иногда уже отболевших свое и накрытых белой простыней.

Всегда, когда я сидела под дверью реанимации – днем, вечером или ночью, – больше всего боялась звука этих каталок. На любой из них мог оказаться Медведь.

Больничная простыня короткая, ее натягивают на голову, а голые ступни торчат наружу. У Медведя широкие ступни и некрасивые ногти на ногах, ноготь большого пальца отморозил в детстве на футболе, и он до сих пор бугристый. Все у него в жизни было связано с футболом, а у меня – с ним. Благодаря этому отмороженному ногтю его ноги теперь легко узнать. Разглядывая их раньше, я шутила: «Лапы огра!», сравнивая со сказочным голливудским великаном.

Теперь, когда мимо дребезжали каталки, накрытые белыми простынями, я всегда смотрела на ноги. Огр или нет? Пока огров не провозили.

Однажды я все же ошиблась, только с живым человеком. Ему повезло больше других, и простыня закрывала не лицо, а ноги.

Из раскрытых дверей реанимации медсестра вывезла каталку, на ней лежал молодой человек, издалека похожий на Медведя. Мне показалось, что это и правда Медведь.

Я вскочила, закричала: «Это его везут!» – и побежала за каталкой, которую повезли направо по длинному коридору.

От большой толпы родственников пациентов, ожидающих выхода врача, отделился мужчина и уверенной, неторопливой походкой направился за громыхающей, удаляющейся каталкой. Я поняла, что, видимо, ошиблась.

– Это ваш больной?

– Ну да, – удивленно ответил он.

– Вы уверены, что ваш? – переспросила я и, услышав утвердительный ответ, отстала от них.

Другого человека, который сумел зацепиться за жизнь, переводили из реанимации на одно из отделений.

Вот и той ночью, изредка нарушая тишину, гремели каталки – во внутренних коридорах реанимации.

С Отличником я не встретилась, потому что он долго был на операции, и обманывать его, равно как и упрашивать, мне не пришлось. Я сидела и ждала, ждала, ждала. На этот раз сидела на железных стульях: ночью людей возле реанимации нет, и лицо можно не прятать.

Неожиданно в тишине больничного коридора раздался совершенно непочтительный и не соответствующий месту топот. Вслед за звуком материализовался его источник – молодой высокий милиционер с кобурой на поясе. Словно жеребец, сорвавшийся с привязи и несущийся, не разбирая дороги, вбежал он в заветный коридор реанимации, даже не притормозив перед надписью «Посторонним вход запрещен».

Тут же на него вылетел не менее молодой и не менее высокий красавец-врач, выпихал за дверь и стал отчитывать:

– Вы что себе позволяете? Тут реанимация, у меня нейрохирургические больные, а вы в уличных ботинках и верхней одежде! Что вам тут надо?

– У меня тут пост! – выпятил грудь милиционер и для убедительности погладил болтающуюся на бедре кобуру.

– Где пост? Какой пост? Если больных охраняют, то милиция в коридоре сидит. Как фамилия вашего больного? – причитал и размахивал руками врач.

На днях тут действительно был милицейский пост, охраняли лежащего в реанимации сотрудника милиции, но потом ему полегчало. Перевели на отделение, видимо, вместе с постом.

Фамилии нового нуждающегося в охране пациента милиционер не знал или забыл, отошел в сторону и стал звонить. Потом вернулся и назвал фамилию, которой не было в списках.

– У нас нет такого больного, вы что-то перепутали, – втолковывал ему врач. – Возможно, он у нас лежал и был переведен на отделение. Вы у своих-то для начала узнали бы.

Милиционер опять стал звонить и опять ничего не понял, а потом предпринял еще одну попытку прорваться в отделение. Врач разъярился и преградил ему путь грудью. Если бы я была мужчиной, то, несомненно, встала и помогла бы ему выкинуть это агрессивное существо. А так оставалось наблюдать за происходящим: интересно, если полить стража беспорядка святой водой, может ли он обратиться в коня?

Кое-как вытолкав непарнокопытное в человеческом облике за дверь, врач обрушил свой гнев на меня:

– А вы что тут сидите? Вам что надо?

Я постаралась слиться со стенкой и как можно ласковее сказала, что жду доктора.

– Ночью? – удивился он. – А доктор-то знает, что вы его ждете?

– Нет, еще не знает. Мне сказали, что он на операции, но я буду ждать его сколько надо. Я сижу тихо и никому не мешаю.

Ночной врач покачал головой, театрально вздохнул и ушел обратно на отделение.

Милиционер меж тем продолжал кому-то звонить. Наконец он спросил меня:

– А тут одна реанимация?

– Нет, еще есть ожоговая, а вон там кардиореанимация, – охотно стала объяснять я, потому что в моих интересах было, чтобы он поскорее исчез из-под дверей реанимации хирургической и не проецировал гнев персонала на меня. – А дальше всех отсюда токсинологическая, за двумя поворотами. Может быть, вам туда надо?

Оправдав мои ожидания, он помчался в указанном направлении, высоко поднимая ноги и совершенно не заботясь о производимом тяжелыми ботинками шуме, будто и впрямь был сорвавшимся с привязи, не разбирающим дороги жеребцом.