
Онлайн книга «Потомки»
Дети выскакивают из воды и бегут к матерям, которые поджидают их с развернутыми полотенцами. Со стороны океана доносится женский голос: «Скорее плыви сюда, детка. Они там повсюду». В воде остается только Скотти. Я хватаю ее вещи и спрыгиваю с парапета. — Скотти! — во все горло ору я. — Скотти, немедленно вылезай! — В воде полно португальских корабликов [28] , — говорит мне женщина. Возле нее, крепко держась за ногу матери, стоит малыш; женщина пытается отодвинуть его в сторону. — Наверное, пригнало ветром. Ваша? — спрашивает она, показывая на плывущую к берегу Скотти. — Да, — отвечаю я. Да, она моя, и я не знаю, что с ней делать, куда ее девать. Скотти выбирается из воды. В руке у нее крошечная сифонофора: ее тельце и прозрачный, наполненный газом голубой пузырь лежат на ладони, синий хвост обвился вокруг запястья. Я хватаю палочку и снимаю сифонофору с руки дочери: — Что ты делаешь? Зачем она тебе? Я протыкаю пузырь, чтобы сифонофора не обожгла кого-нибудь из детей. Дети смотрят на руку Скотти, где четко видна ярко-красная полоса. Затем отступают на пару шагов. Малыш ковыляет к лежащей на песке сифонофоре и хочет ее потрогать, но мать успевает схватить его за руку. Малыш разражается громким ревом. — Может быть, позвать кого-нибудь из спасателей? — спрашивает женщина. — Не надо, я сам справлюсь, — отвечаю я. — Скотти, немедленно вымой руку. — (Она поворачивается, собираясь пойти на террасу.) — Нет, в соленой воде. — У меня не только рука, — бормочет Скотти. — Их там был целый косяк, я проплыла сквозь них. — Тебе помочь? — спрашивает ее женщина. Дети хотят вернуться в воду, но она громко, словно судья на матче, командует: — Назад! — Ничего, все в порядке, — отвечаю я, отчаянно желая, чтобы женщина оставила нас в покое. Ее ребенок все еще плачет, и это действует мне на нервы. Что она, в самом деле, не может дать ему воды или конфету? Я поворачиваюсь к женщине спиной и подхожу к воде: — Почему ты сразу не поплыла обратно, Скотти? Тебе же было больно! Сифонофоры, или португальские кораблики, обжигали меня сотни раз; сама по себе боль несильная, но дети обычно пугаются и плачут. — Я подумала, что маме будет интересно узнать, что на меня напали «маленькие вояки». — Никакие они не «вояки», и ты это прекрасно знаешь. Когда Скотти была маленькой, мы с Джоани часто брали ее с собой на пляж. Пока Джоани занималась гимнастикой, я пил пиво возле небольшого рифа и любовался на заходящее солнце. Джоани показывала мне разных морских обитателей, а я придумывал им смешные названия. Сифонофор я называл «маленькими вояками», потому что они напоминали крошечных, но отлично вооруженных солдатиков — наполненный газом пузырь, сильный и гибкий хвост, ядовитые щупальца — и передвигались исключительно большими группами. Иглобрюха я называл «иглобухом», морского ежа — «морским ужасом», а морских черепах — «морскими касками». Тогда мне казалось, что это смешно, но теперь я вижу, что Скотти до сих пор ничего о них не знает. Боюсь, те уроки нам еще аукнутся. — Да все я знаю, — говорит Скотти. — Они называются «португальские лодочки», я просто пошутила. Маме понравится. — Нет, не «лодочки», — говорю я. Скотти окунается в воду. — Они называются «кораблики», «португальские кораблики», — говорю я. — Угу. Скотти выходит из воды и вытирается полотенцем. На ее груди и ногах такие же ярко-красные полосы, как на руке. — Мне все это не по душе, — говорю я. — Ты лучше скажи маме, как сильно по ней скучаешь. Зачем ей такие истории? — Хорошо. Тогда пошли в больницу. Я расскажу ей, что со мной случилось. — Сейчас мы пойдем домой. Нужно обработать ожоги. Смазать мазью и положить на них лед. А вот от кислоты тебе станет гораздо хуже, так что если ты хочешь пойти к своему мальчику-жирафу и попросить его пописать тебе на руку, то, боюсь, быстро об этом пожалеешь. Скотти молчит. По-видимому, она к этому готова — к наказанию, к лечению, к отекам, к боли, которая начинает донимать ее сейчас и будет мучить потом. Но она держится. Видя мой укоризненный взгляд, она делает вид, что все нормально. Она нашла себе достойное рассказа приключение, а заодно поняла, что физическую боль терпеть легче, чем душевную. Жаль, что она узнала это в столь юном возрасте. — В больнице наверняка есть мази и лед, — говорит Скотти. По песчаному склону мы поднимаемся к террасе. За столиком сидит Трой, с ним несколько моих знакомых. Я смотрю на Скотти. Заметила она его или нет? Очевидно, заметила, поскольку показывает ему поднятый вверх средний палец. Все, кто видит эту сцену, невольно ахают, а я молчу. Наверное, во всем виноват закат и зеленый луч над океаном. Мы всё прозевали. Он зажегся без нас. Солнце уже село, небо окрасилось в розовые тона. Я протягиваю руку, но не для того, чтобы перехватить неприличный жест Скотти, а чтобы его подкорректировать. — Не так, Скотти. Палец не должен торчать сам по себе. Чуточку приподними остальные пальцы. Вот, теперь правильно. Все верно. Трой таращится на нас и слегка улыбается. Он не знает, куда деваться от смущения. — Ну все, хватит, — говорю я, потому что мне становится его жаль. Наверное, ему сейчас очень несладко. Я кладу руку на спину Скотти и слегка подталкиваю ее вперед. Она морщится, и я сразу убираю руку, вспомнив об ожогах. — Мы поедем в больницу? — спрашивает меня Скотти, когда мы идем к парковочному гаражу. — Нет, я отвезу тебя домой, — отвечаю я. — Я хочу рассказать маме о своем приключении. В гараже ее голос звучит громко. Скотти внезапно останавливается. Я тоже, потом оборачиваюсь к ней: — Пошли. Скотти трясет головой. Я подхожу к дочери и хватаю ее за руку, но она вырывается: — Я к маме! Сейчас! Я же забуду, что хотела ей рассказать. Я вновь хватаю ее за руку, на этот раз с силой, и она кричит. Я оглядываюсь, иду к машине. Скотти продолжает кричать, а потом кричу я, и мы оба кричим друг на друга, и наши гневные вопли эхом разносятся по всему гаражу. Скотти сидит в машине и дуется. Я принимаю решение позвонить доктору Джонстону. Не хочу ехать в больницу. У меня слишком много забот. Я прошу медсестру связаться с ним, и через несколько минут доктор мне звонит. Скотти нажимает на автомобильный гудок. Я не реагирую. |