Книга Город Света, страница 20 – Людмила Петрушевская

То, что говорила ей ее мать, Татьяна не раз и сама себе говорила, но все оставалось как оно есть. Мать ее жалела, и они часто вместе, без слов, сидели вечерами пили чай, и мама иногда гладила ее по голове.

Однако сейчас Татьяна готова была эту мать убить.

— Вот так, да? — загудела она, пробираясь на кухню. — Я вот сейчас тебя поглажу… утюгом по башке. Сидишь на моей шее! Вот огребешь у меня…

Неожиданно мать встретила ее на пороге кухни со сковородой в одной руке и с ножом для рубки мяса в другой.

Татьяна в панике обернулась — на пороге стояла еще одна мать, такая же поганая, и показывала грязный кукиш, и вертела им, произнося нехорошие слова.

Кузя сидел на кровати и резал подушку ножичком, а другой Кузя в это время поливал у ее ног пол маслом из бутылки.

Два кота драли когтями ковер.

Татьяна взвыла и бросилась вон с криком: «Врача! Врача! В дурку меня положите! На помощь!»

Но по дороге она поскользнулась на пролитом масле и со всего маху грянулась головой об пол.

Тут же пришли люди, подняли ее, положили на носилки и отвезли в больницу. Там она быстро поправилась, ее навещали и мама, и Валера с сыном, никто ни о чем ее не спрашивал, а сама она временно потеряла дар речи.

А потом ее выписали, но родные что-то говорили, что сегодня все идут на концерт и надо идти и так далее.

Там был театр, Татьяна немного стеснялась своего вида, что слишком толстая и платье дешевое (мать сшила из каких-то уцененных отрепьев ей и себе).

Вдруг, прямо перед началом концерта, мать зачем-то встала, вышла из ряда и потопала вниз, на сцену.

— Че она? — спросила Татьяна мужа. Он пожал плечами. Кузя сказал:

— Бабушку сейчас будут награждать! За безупречное служение!

Выговорил все правильно, надо же!

— Видишь, — сказала Татьяна мужу, — какая у нас мама?

— Да уж, — усмехнулся Валера.

— Не то что твоя! Вообще не обращает! На Кузю совсем!

Валера только рукой махнул.

Когда бабушка добралась до сцены, вдруг открылся занавес, и все увидели стоящую за занавесом ракету. Рядом были накрыты богатые столы.

— Ракета?

— Ее будут отправлять на другую планету, — сказал каким-то взрослым голосом Кузя. — Но там такое время, что она уедет туда на сто лет, а вернется к нам прямо сейчас. Но она проживет лишних сто лет для себя. Это награда для Золушек.

Татьяна ничего не поняла.

Потом вдруг ракета осела, расползлась в талии, стала похожа на яйцо, треснула, оттуда покатили волны грязи.

Все повскакали с мест, Валера схватил парня на закорки и двинулся через толпу, но снизу тут раздался жуткий крик мамы:

— Валерик! Таня! Руку хоть подайте!

Они обернулись и увидели маму, стоящую внизу в грязи по колено, оплетенную какими-то черными лентами или (они шевелились) бесконечными змеями.

Вот одна лента вздыбилась, сделала петлю и стала дрожать у лица мамы, упруго примериваясь то одним боком, то другим, как живая.

Валерик шагнул уходить, но в этот момент завертелся на его плечах Кузя, завизжал «баба, баба!», стал ползти вниз и сполз как-то, и бросился вниз к бабушке, где вскипала черная грязь, полная змей.

— Мама, я иду! — закричала на бегу Татьяна, спускаясь, а мужу гневно сказала: — Лови Кузю, раз ничего больше не можешь!

— Тещу не выдам, хватай Кузю, — отвечал Валера, бросаясь вниз как русская ракета, как хоккеист на ледяном поле.

Татьяна догнала маленького Кузю, схватила его и потащила наверх, а Валера в это время выловил из грязи бабушку.

А тут и ракета взорвалась и все исчезло. Долго Татьяна отмывала в театральном туалете свою маму.

Валера исчез за дверью рядом. Потом они воссоединились и пошли домой. Отперли дверь, а в квартире, в черной жиже на полу, вертелись, вздымались и опадали черные живые веревки…

Семейка оказалась на улице и пошла в скверик. Во дворе было неудобно сидеть в таком грязном виде.

Татьяна опять стала плакать и проситься в дурдом, крича, что ей все показалось, что на самом деле мир это сон и ей все снится.

— Не хочу просыпаться, — твердила она как в горячке. — Дайте мне укол.

Пока она так плакала, ее семья сидела рядом на скамейке, а потом настала ночь, и все растворилось во тьме.

Татьяна очнулась, лежа у себя в квартире на полу, потому что в дверь стучали и звонили.

Она с трудом встала, открыла дверь.

Там стояли запыленные, грязные, как бомжи со свалки, мама и Валера. Мама причем с двумя мешками наперевес.

У стоящих в дверях были усталые, какие-то чумовые лица и круглые от изумления глаза.

Татьяна сказала:

— Мам, ты почему?.. Ты там? Как ты чувствуешь?

Ей никто не ответил. Пришедшие осторожно заглядывали в квартиру.

В доме зияла пустота. Ветерок из открытых, полусгоревших окон гулял, шевеля лохмотья обоев.

— Что смотрите? — спросила Татьяна. — Змей уже нет, проходите.

Они переглянулись, кивнули и вошли.

— От это да, — загудел Валерий. — Погуляла без нас.

— Не я погуляла, — тихо возразила Татьяна.

— Как ты похудела! — закричала мама.

— А ты как! А Валера!

— Кузи нет дома? — осторожно спросила бабушка.

— Слава те, нету, — ответила Татьяна и заплакала.

Бабушка поставила свои мешки на стол, единственное сухое место в доме, и сказала:

— Большой мешочек — это был Кузя.

Татьяна отвернулась и заплакала, затыкая себе рот рукой.

— А маленький? — из вежливости к больной старушке спросил Валера.

— Маленький — это был Мишка.

— Здорово. А они не разговаривают?

— Пока что нет, — ответила бабушка неуверенно.

— А что там внутри-то? — спросил опять зять. — Можно посмотреть?

— А песок. Песочек, — объяснила помертвевшая баба Лена. — И все.

Она тяжело опустилась на обгорелый диван. Зять взял в руки маленький мешок, развязал его своими могучими пальчищами, и вдруг в образовавшуюся горловину оттуда на волю вылезла усатая голова! И тут же стал выдираться сам Мишка (уши на всякий случай прижатые). Он выскочил и от радости начал делать плотные восьмерки вокруг ног бабушки! И обвивать ее хвостом! Не обращая внимания на мокрый пол.

— Вот, — заключил Валера самодовольно и стал развязывать следующий мешок.

Через две секунды они уже все обнимались, Кузя молчал, тыкался носом то в бабушку, то в маму, Татьяна плакала, а отец всех отодвинул и стал подбрасывать Кузю до грязного потолка.