Онлайн книга «Жизнь это театр»
|
«Бред», — подумала Лена и пошла в избу. В сенях Лена была встречена новым лицом — могучей бабой пенсионного возраста, рыжей, босой, с мокрой тряпкой в руках. Баба стояла у своей дощатой двери, и из-за ее локтя выглядывал тоже рыженький, симпатичный толстый парнишка лет восьми. Он жевал кусок колбасы. — Гуляли? — спросила баба. — Да, хорошо тут, — откликнулась Лена. — Все сделали? — опять спросила баба. Лена неловко кивнула и собралась было пройти к себе, но баба опять стала что-то спрашивать, вдруг начала громко хвалить своего внука Юрку («он всех больших здеся бьет») и что Юрка выпивает за один раз кастрюлю «какава». — Отец говорит, растет борец, — с какой-то жуткой интонацией сказала баба. Баба (ее звали Раиса) быстро выспросила все у совершенно потерявшейся Лены и наконец отпустила ее, причем все время держала мокрую грязную половую тряпку в руке. Лена наконец опустилась на свой диванчик, и тут к ней робко обратилась бабушка Люба. — Ты вот гуляла, а мы милицию вызывали. — Да? А что случилось? — Ничего, а мы в сумочке твоей паспорт посмотрели… Уж извини… — Зачем это? — Ну… Раиса сказала, что ты аборт приехала сюда делать. — Я? Аборт? Зачем аборт? — Ну… Раиса сказала, что ты делала аборт на дворе, ребеночка закопала… — Ребеночка? — смеясь, воскликнула Лена. — Какого еще ребеночка? Чушь какая! Тут до нее дошло, что пока она неподвижно стояла «на дворе», Раиса, кормя внука, прислушивалась к звукам за стеной, как и Лена, и сквозь чавканье, сопенье и бульканье «какава» она расслышала какие-то логично следовавшие друг за другом шорохи, может быть, бульканье крови? Что еще? — Ну бред, — сказала Лена. — Не нашли ничего, перекопали весь двор мне, — виновато моргая, сказала бабка. Лена тем временем посмотрела в сумке и стала наводить там порядок. — Мы твово не трогали, — сказала баба Люба. — Милиция обещалась завтра приехать, у них взрыв на сорок пятом километре, уехали на мотоцикле. Тем временем зашумел чайник, Лена опять позвала бабу Любу поесть бутербродов и пряников, и за ужином бабушка сказала, что Раиса снимает у нее хламовницу уже третий год и хочет, чтобы дом записать на нее. «А у меня племенница во Владимире, — часто моргая, бормотала бабка. — Я на нее дом записала. А вон Васильевна записала дарственную на своего сына, а сын помер, а невестка заселилась, а Васильевну гонит, это не твой дом, а это мой дом». — Ты езжай отседа, — шептала бабушка, — парни грозятся тебя избить. — Какие еще парни? — бодро спросила Лена. — Да соседские, — говорила баба Люба, глядя на Лену непонятным взглядом, вытаращившись то ли от страха, то ли от жгучего любопытства. «Как на костер меня провожает, — вдруг подумала Лена. — На казнь. А вот фигу вам!» — А где топор у тебя, баб Люб? — А в сенях под лавкой, — слегка подавившись, ответила старушка. Лена сбегала в сени, нашла топор прямо против захлопнутой Раисиной двери (там что-то шелохнулось, за дверью) и положила его на диван около себя. Еще долго смеркалось, наконец наступила какая-то сравнительная темнота. Бабка охала за печью, повторяя «Господи твоя воля». «Одна заря сменить другую спешит…» — машинально повторяла про себя Лена, чутко прислушиваясь к тому, что происходит на улице. Сердце ее колотилось. На улице тихо гудели какие-то голоса, молодежь явно стояла кучкой. Потом гул голосов стал явственней и наконец кто-то подошел под окна и сказал: — Пусть она выйдет, теть Люб! — Да, — подхватил другой, — поговорить надо. Глухо засмеялись. Грянули по оконной раме чем-то, палкой, что ли. Бабка, чуть не плача, сказала: — Разобьют окно-то! Сходи выйди к ним. Ничего тебе не будет. Мне окно разобьют. Лена, в ночной рубашке, подошла к окну, отвернула занавеску и посмотрела вниз. Темная кучка сбилась тесней. — Выходи, — пригнувшись, сказал кто-то. Вспыхнула зажигалка, кто-то второпях прикурил. Осветилось зажмуренное лицо с вытянутыми, как у обезьяны, губами. — У меня топор! — крикнула, подняв топор поближе к стеклу, Лена. — То-пор! Отойдя от окна, Лена сказала бабке: — Убью первого же, кто сунется. Еще раз сильно стукнули в раму. Из сеней раздался голос Раисы: — Открой, теть Люб! И она стала бить кулаком в обитую холстиной дверь. Бабка закричала: — Зачем я тебя только пустила! Разобьют на хер окно! Иди отседа! У ней топор! У ней топор! Глянь под лавку! — Бабушка, не открывай, ради Бога, — сказала Лена. — Завтра я заявлю в милицию на нее. — Уйди ты Христа ради, навязалась на мою голову, — неизвестно кому бормотала старушка. Только под утро прекратились эти крики и стук в дверь и в окно. Измученная Лена уснула и тут же проснулась, бабка грянула дверью в сени, вышла. Был уже белый день. Лена собрала свою сумку, оставила бабке на столе деньги, подумала и оставила ей свои бутерброды. Было жалко старуху, которая живет между двух огней — боевая Раиса и наследница, племянница во Владимире. Трудно было опять идти по деревне воскресным утром. Почему-то у всех домов стояли люди и переговаривались, как во время ареста крупного преступника, подумала Лена. Она старалась идти обычным шагом, а люди смотрели на нее все теми же выпученными глазами, и какая-то женщина сказала ей вслед: — Топором машет! Наших ребят зарубить хотела! Лена шла, подняв голову, и вдруг поймала себя на том, что улыбается, как преступница — но ничего не могла с собой поделать, лицо растянулось как у пластиковой куклы. Впереди была дорога по лесу. «Зачем я сказала Раисе, где детский садик Пашки!» — с отчаянием думала Лена. Идя через поле, Лена заметила впереди двух теток с вещами. Она догнала их. Тетки продвигались совершенно не туда, куда нужно было Лене, не к детскому саду, а к автобусу, но Лена шла и шла за ними прямиком на остановку два километра и села в подошедший битком набитый автобус, вся дрожа. Проехав одну остановку, Лена, как опытная шпионка, путающая следы, вышла (тетки явно смотрели на нее во все глаза), дождалась встречного автобуса и вернулась к детсадику через полтора часа. Как ни в чем не бывало, Лена взяла Пашу на речку, просидела с ним там весь мертвый час до полдника, а потом, опять-таки с дрожью в коленях, пошла на все ту же остановку. |