Онлайн книга «Санки, козел, паровоз»
|
Воришка был скор — Вернул все, что спер, И обещал исправиться. И хотя сам Виталик понял, что за Маршаком ему все равно не угнаться, Матушка Гусыня не оставляла его в покое целую неделю, принуждая то и дело хвататься за карандаш. «Посмотрим, посмотрим, — бормотал он, — что тут наваляла эта птица». Ага: Over the water and over the lea, / And over the water to Charley. За морями, за лесами, за широкими полями жил да был Чарли — тот еще парень, выпивоха и бабник: Charley loves good ale and wine, / And Charley loves good brandy, / And Charley loves a pretty girl / As sweet as sugar candy. Что называется, сладкоежка. Дальше следует рефрен за морями и проч., и Гусыня заявляет, что нет и не будет у нее для Чарли ни доброй закуси — I’ll have none of у our nasty beef ни, как понял Виталик, сырья для пива — I’ll have попе of у our barley, но определенно найдется немного муки тонкого помола, чтобы испечь проказнику пирожок. Вот как распорядился этим текстом Алик Умный: Любит Чарли эль, вино, По лесу прогулку, Любит Чарли юных дев, Сладких, словно булка. Только нету у меня Ни вина, ни мяса. Нет в запасе ячменя, Пива нет и кваса… Здесь образ Чарли получил дальнейшее развитие. Кроме выпить-закусить-прижать девчонку он обрел склонность к неспешным прогулкам среди дубов и вязов добрых старых английских лесов. Пора листопада, к примеру. Шуршит Чарли палыми листьями, какой и кончиком стека подденет, полюбуется и дальше бредет. Одно слегка озадачило Виталика — пристало ли Чарли пить квас?.. И он захотел сказать свое слово: За морями под горой Сидит Чарли удалой. Любит он вино и бренди, Любит добрый эль, Любит девушек красивых, Сладких, словно карамель. За морями под горой Сидит Чарли удалой. Ни вина, ни девушки — Завести интрижку, — Только пригоршня муки, Чтоб испечь коврижку. Он так привязался к Чарли, что, встретив его снова уже в другом произведении, даже огорчился, поскольку этот малый превратился в отпетого жулика: Charley, Charley, Stole the barley Out of the baker’s shop. The baker came out And gave him a clout, Which made poor Charley hop. Краткое содержание: кое-кто у кое-кого кое-что спер и за это получил по шее. У кондитера у Пита Чарли спер большое сито — эх, надо бы Питера, что с кондитером дает хорошую внутреннюю рифму «кондитера-Питера», но тогда сито летит к черту — Да еще прихватил карамели. Только Пит — мужик что надо, Так отделал ситокрада, Что не мог тот сидеть две недели. Довольный собой, Виталик ревниво заглянул в перевод Алика: Честнейший малый Чарли — Простите уж меня — Украл из лавки пекаря Три меры ячменя. Но вышел тучный пекарь Со скалкой (или без?), Удар — и бедный Чарли Подпрыгнул до небес. В общем, заключил Виталик, все молодцы. Ро-ро-ро, цы-цы-цы. Была у Матушки еще мичуринская (или лысенковская?) история о том, как на ореховом деревце выросли мускатный орех и золотая груша, на что специально прибыла посмотреть дочь испанского короля. Виталик, недолго мучаясь, написал: Вот лещина у ворот, А на ней, послушай, Вырастает каждый год Золотая груша. Из большого интереса К этой груше виду К нам кастильская принцесса Скачет из Мадрида. «К этой груше виду» — мнэ… Он покраснел. Да и в Кастилии ли Мадрид? Оказалось — вовсе нет. Он снова поскреб затылок и, посовещавшись с собой, заменил кастильскую принцессу на испанскую, а заодно похерил милое сердцу, но корявое «этой груше виду»: Из большого интереса К этому растенью К нам испанская принцесса Скачет с нетерпеньем. Ну и знаменитая «Тетя Трот и кошка сели у окошка» Самуила Яковлевича у нахального Виталика обрела такой вид: Леди Трот и рыжий кот Как-то за обедом Ели шоколадный торт И вели беседу. — Вы танцуете фокстрот? — Спрашивает леди Трот. — Я стесняюсь светских дам, Разве с мышкой по средам. — Это, право, чересчур Для приличной кисы. Кот сказал, подумав: — Мурр, А могу и с крысой. Прошло двадцать лет, встречаемся все реже. Разве здесь, в машине, ну и на кладбище, три раза в год: по весне — прибраться, в день рождения, ну и — в день смерти… Недавно прочел я роман одного португальца, Вержилио Ферейры. Монолог немощного старика, обитателя приюта для престарелых, обращенный к покойной жене. Но мы-то с тобой разговариваем — ты не молчишь, задаешь вопросы, поправляешь, когда я завираюсь… Тот старик был откровенен до бесстыдства — видно, знал, что жена его не слышит. А я все еще робею, стесняюсь с полной откровенностью говорить о своих женщинах, тех, что были до тебя и — особенно — одновременно с тобой. Их мало, но были же. Разве когда-нибудь… Что? Какие новости? Вчера, скажем, поехал подавать документы на визу, Ольгу навестить. Стою в вестибюле метро «Спортивная», головой верчу, вижу — симпатичный сухонький старичок интеллигентного вида прислонился к колонне и читает «Новую газету». Родственная душа. Я к нему. Будьте любезны, то-се, как пройти к Большому Саввинскому переулку? А он оживился, головку набок склонил и — мне: — Непростая задача, молодой человек, но вы обратились по верному адресу. Кто-кто, а я вам помогу. Вы поднимаетесь из метро и оказываетесь на улице сколькотолетия чего-то там — никак не запомню сколько и чего, но другой улицы там просто нет. Идете по ней направо до пересечения с улицей Усачева. Но! Не вздумайте свернуть на Усачева — это не доведет до добра. Не дайте себя сбить с толку, продолжайте движение, пока не увидите, как изящным плавным загибом от вас уходит влево Малая Пироговская. Так вот — вам туда не надо. Стисните зубы, преодолейте соблазн, топайте дальше… — В сторону Новодевичьего монастыря? — робко прервал я его. — Вам Большой Саввинский нужен или монастырь? Говорите сразу не отнимайте у меня время. Вы знаете, сколько стоит мое время? Вам и не снились такие деньги, иначе вы бы в метро не ездили, а сели в такси и назвали нужный адрес. Но раз уж вы обратились ко мне, слушайте, повторять не буду: вы игнорируете Малую Пироговскую, отвращаете от нее лик свой, ибо буквально через несколько метров вас встретит Большая. |