Книга Песня моряка, страница 53 – Кен Кизи

— Ладно, — согласился он наконец, — только за один конец ее буду держать я.

Он протянул черенок Шуле и позволил ей провести по нему пальцами. И тут произошла очень странная вещь. Все вдруг замерло. Остановился ветер, и перестали качаться сосны. Прекратилась вся прибрежная суета. Замерли мужчины, мелькавшие между скал, и женщины, стоявшие на утесе, — словно все превратились в резные тотемные столбы.

Только море продолжало колыхаться, да и то его движение заметно замедлилось. Волны катились по нему лениво, как летние облака, и как будто светились изнутри, хотя небо было темным и тяжелым, как глина.

А когда наши друзья, щурясь от яркого света, посмотрели на море, они увидели, что к берегу медленно и осторожно движется какой-то сияющий предмет, который волны передавали одна Другой, пока он не оказался на песке у ног принцессы Шулы.

Это была прекрасная ракушка. Она была больше любой мидии, улитки и даже морского ушка, Уж не говоря о том, что она была гораздо красивее их. Она так сверкала, что глазам становилось больно.

О Имук! Твоя бабушка была права! — воскликнула девушка. — И на каждый след найдется своя нога.

С этими словами она подняла ракушку, которая была больше, чем две ее сложенные ладони. Та осветила юную пару потоками лунного света. И Шула протянула ее юноше. Зубчатый ободок ракушки идеально подошел к вырезанному в черенке отверстию.

— Вот теперь это действительно самая красивая вещь на свете, — прошептала Шула.

И Имук весь засветился от гордости.

— Она понравится нашему народу, — промолвил он. — Женщины раскроют рты от удивления. А мужчины скажут, что Имук самый замечательный ложечник во всех вигвамах на всех берегах. Может, даже твой отец перестанет называть меня никчемным лягушонком.

— А твоя бабушка перестанет бросаться в меня кореньями, — добавила Шула, которой передалось возбуждение Имука.

— Я подарю ее нашему народу в день первого зимнего пиршества. Я отдам ее, чтобы ею черпали из пиршественного котла. То-то будет завидовать твой отец.

— Ой! — внезапно встревожившись, вскричала Шула. — Тогда не показывай ее. Ты же знаешь моего отца. Если он хочет что-то получить, но не может, то всегда объявляет потлач. И тебе придется отказаться от своего сокровища.

Потому что когда объявлялся потлач, все взрослые члены племени вынуждены были отказываться от самых дорогих им вещей. Никто не мог пренебречь потлачем, ибо именно с его помощью Великий Хранитель и Даритель следил за тем, чтобы люди слишком не возгордились.

И Имук знал, что Шула права. Стоило кому-нибудь из охотников сделать трезубец лучше, чем у вождя, и завистливый старик объявлял потлач — себе он всегда мог заказать другой трезубец. И конечно, он предпочтет уничтожить замечательный черпак, если не сможет обладать им.

Но потом глаза Имука просияли.

— Тогда мы устроим свой собственный пир прямо здесь и сейчас, без всяких отцов и бабушек. И пригласим на него всю мою родню! — и юноша поднял свою резную ложку. — Пусть увидят, как я запечатлел их. Они придут, один за другим, и я познакомлю тебя с ними. Я скажу, госпожа Белка, это принцесса Шула, Приносящая удачу, мой верный друг и товарищ. Познакомься, Шула, это госпожа Цык-цык Белка.

И тут из-за скалы выскочила выдуманная им белоснежная белка с пушистым хвостом и блестящими глазками. Она грациозно поклонилась девушке. И Шула ответила ей тем же.

— А это госпожа Скопа, — продолжил Имук. И из-за скалы показалась молодая скопа с бусами на шее. — Госпожа Скопа, познакомьтесь с Шулой, которая тоже готовится стать женщиной.

— Ты очень красива, — промолвила скопа.

— И вы, — заливаясь краской, ответила Шула.

— А это — господин Дрозд… а это — господин Буревестник…

Один за другим звери и птицы выходили из-за скалы, присоединяясь к юной паре и танцуя вокруг нее на песке. И пока они танцевали, больная нога у Имука стала выпрямляться, а горб на спине ослабил свою хватку и начал рассасываться. Имук отбросил в сторону свою трость и тоже пустился в пляс. И все закружились вокруг скалы, взявшись за руки, лапы, плавники и крылья.

Казалось, они танцевали долгие часы, и эти часы могли бы сложиться в дни, если бы со зловещим карканьем с темного неба к ним не спустился Ворон-Тасальгик.

Буря идет! Буря! Буря! — прокричала черная птица.

И не успел он исчезнуть, как ослепительная вспышка молнии расстроила детскую игру. Исчезли зверьки. Налетевший ветер снова принялся раскачивать сосны. Накатившая волна с грохотом разбилась о камни, и мужчины бросились вверх со своими копьями, а женщины побежали снимать последнюю рыбу с сушилок.

— На этот раз лживый ворон сказал правду, — прокричала Шула. — Действительно наступила зима.

Имук схватил свою палку и инструменты и поспешил к ступеням, вырезанным в скале. А Шула побежала за корзинкой. Жалящий град обрушился на землю. И только достигнув вершины утеса, Имук вдруг вспомнил о волшебном даре, который, как маленькая луна, остался сиять на прибрежном камне.

— Шула! — воскликнул он, стараясь перекричать грохот надвигающегося урагана. — Ракушка! Ракушка!

Девушка метнулась к берегу, но вторая огромная волна уже катилась к камню. Когда она отступила, ракушки уже не было, а Шула осталась вымокшей до нитки. Море, милостиво принесшее свой дар, безжалостно забрало его обратно.

Алиса вдруг поняла, что бутылка пуста — она выпила все пиво, даже не ощутив его вкуса. А глупая книжка не была еще прочитана и на треть! Сжав зубы, она отправилась за следующей бутылкой. Ярость, вспыхнувшая в ней при виде происходившего в доме Папы-Папы, продолжала тлеть, как мусор на свалке. Более того, она разгоралась все жарче. Потому что эта детская сказонька с ее мультяшным изображением мифической жизни аборигенов еще больше подчеркивала то, что происходило в их реальной жизни… а именно извращения, отчаяние и грязь.

Алиса вернулась со второй бутылкой и на этот раз поставила ее подальше от себя, чтобы прикладываться к ней автоматически было сложнее. Она снова взяла книгу и продолжила читать.

Внутри вигвама царила такая же суматоха и кавардак, как и снаружи. Все в спешке заделывали дыры и закрывали окна. Костровой, ломая растопку разводил огонь. И синий дым с шипением клубами поднимался вверх. Малышня в ужасе прижималась друг к другу, а дети постарше расширенными от страха глазами наблюдали за всполохами молний, видневшимися через расщелины в стенах. Пламя уже занялось и загудело, когда вождь внезапно поднял руки.

— Где Шула? — осведомился он. — Где моя дочь?

— И Имук? — вскричала старая бабушка. —

Где мой маленький Имук?

— Может, его наконец забрал прилив, — предположила одна из жен вождя.

— А вдобавок и нашу бедную дочь.