Книга Осада, или Шахматы со смертью, страница 128 – Артуро Перес-Реверте

Моряк отвечает сдержанной полуулыбкой, скрывающей легкое замешательство:

— Благодарю вас… Я тут не один. Со мной мой помощник.

Лолита обращает взгляд к столику. Посылает улыбку Рикардо Маранье, с которым познакомилась, когда осматривала тендер. Лобо хоть и стоит к помощнику спиной, однако может предугадать, что тот слегка привстанет со стула, в виде приветствия изящным движением поднимет на уровень глаз стаканчик с джином. От новых знакомств ты уж избавь меня, сделай милость, сказал он однажды.

— Я и его приглашаю.

— Он у нас нелюдим… Как-нибудь в другой раз.

— Как угодно.

Покуда происходит церемонная процедура прощания, депутат Фернандес Кучильеро — он в элегантном сером плаще с шафранно-желтым воротником и отворотами, в цилиндре, с тростниковой палкой в руке — говорит, что очень бы хотел, воспользовавшись счастливым случаем, расспросить сеньора Лобо относительно Тарифы. Услышать от очевидца о героической обороне. И о крупной неудаче французов. Как раз на понедельник в кортесах, в комиссии по обороне намечены прения по этому вопросу.

— Не согласитесь ли завтра позавтракать со мной, капитан?

Пепе Лобо быстро взглядывает на Лолиту. Но взгляд попадает в пустоту.

— Я в вашем распоряжении, сеньор.

— Вот и чудесно. Скажем, в половине первого в гостинице «Куатро Насьонес»?.. Там подают очень недурной пирог с устрицами и потроха с турецким горохом. И вина вполне пристойные — португальские и с Канар.

Пепе Лобо молниеносно прикидывает в уме. Комиссия по обороне ему, как сказали бы его матросы, до одного места, однако полезно свести знакомство с депутатом кортесов, если он тем паче — друг семейства Пальма. Может пригодиться. В нынешние времена да при его неверном ремесле никогда ничего не знаешь наперед, так что стоит быть предусмотрительным…

— Буду непременно.

Судя по тому как хмуро сдвинул брови капитан Вируэс, оборот, который приняла беседа, мало радует его.

— Сильно сомневаюсь, что сеньору Лобо есть что рассказать вам, — язвительно замечает он. — И еще сильней — что нога его ступала в Тарифу… Он держался от нее на значительном расстоянии — доставлял и увозил официальные депеши и донесения.

Неловкое молчание. Взгляд Пепе, скользнув по лицу Лолиты, останавливается на Вируэсе.

— Да, это так, — отвечает он спокойно. — Мы сидели на своей посудине и, как говорится, смотрели на быка из-за барьера… С нами вышло примерно так же, как с вами, сеньор: я ведь вас постоянно встречаю в Кадисе, хотя боевому офицеру самое место — на передовых позициях, на Исла-де-Леоне… Представляю, как тяжко истинному воину томиться здесь, вдали от огня и от славы, и греметь саблей по тротуарам… В бою, разумеется, вы показали бы чудеса храбрости.

Даже в желтоватом и несильном свете уличных фонарей заметно, как побледнел инженер-капитан. От цепкого, навостренного в опасных стычках и щекотливых положениях взгляда корсара не укрылось, как рука Вируэса инстинктивно дернулась было к эфесу сабли, но не завершила это движение. Оба знают — сейчас не время и здесь не место. И уж тем более — не в присутствии же Лолиты Пальмы и ее друзей. Благородный человек, офицер, каков Лоренсо Вируэс, позволить себе такого не может. В сознании этого и собственной неуязвимости Лобо поворачивается к капитану спиной, невозмутимым поклоном прощается с хозяйкой и остальными и, чувствуя, что Лолита с беспокойством провожает его глазами, отходит прочь — к столику, за которым сидит Рикардо Маранья.

— Нынче ночью не собираешься на тот берег? — спрашивает он помощника.

Тот смотрит с вялым любопытством:

— Вроде бы не собирался.

Пепе Лобо мрачно кивает:

— Тогда пойдем промыслим женщин.

Маранья по-прежнему смотрит на него вопросительно. Потом, полуобернувшись, — вслед Лолите и его спутникам, которые удаляются в сторону площади Сан-Антонио. Так он сидит некоторое время задумчиво и неподвижно. Потом церемониальным жестом разливает по стаканам остатки джина.

— Каких именно женщин, капитан?

— Подходящих к этому времени суток.

Бескровные губы помощника кривятся усмешкой особого рода — гнусноватой и скучающе-пресыщенной.

— Что предпочитаешь? На Калете и Ментидере предложат пролог в виде танцев и вина, в Санта-Марии или Мерсед все будет просто и без затей. Как в хлеву.

Пепе Лобо пожимает плечами. Джин, выпитый единым духом, обжигает ему нутро. И настроение неожиданно становится омерзительным, скверней некуда. Хотя, быть может, оно испортилось с той минуты, как он увидел Лоренсо Вируэса.

— Один черт. Лишь бы не ломались и, главное, разговоров не разговаривали.

Маранья медленно допивает свой стакан, вдумчиво оценивая ситуацию. Потом достает и кладет на столешницу серебряную монету.

— Тогда — на улицу Сарна, — предлагает он.

Между тем кто-то в это самое время все же плывет на другой берег бухты. Только держит курс не к Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария — нос баркаса нацелен западней, по направлению к обнаженной отливом песчаной банке в устье реки Сан-Педро, возле Трокадеро. В полнейшем безмолвии слышен лишь плеск воды за бортами. Черный треугольник латинского паруса, надутого свежим вестом, четко выделяется на фоне звездного неба. Давно остались позади стоящие на якоре британские и испанские корабли и расплывчато-черная линия городских стен, на которых там и тут поблескивают разрозненные огоньки.

Рохелио Тисон около часа назад взошел в Пуэрто-Пиохо на палубу этого баркаса, после того как его хозяин — контрабандист, до сих пор еще рискующий промышлять в бухте, — за соответствующую мзду уговорил часовых на причале Сан-Фелипе пялить слипающиеся глаза в другую сторону. И сейчас, под мачтой, до бровей нахлобучив шляпу и подняв воротник, скрестив руки на груди и опустив голову, комиссар ожидает конца этого путешествия. Холод оказался куда более влажным и пронизывающим, нежели ожидалось: зря не поддел под редингот еще чего-нибудь. Впрочем, это единственное, чего он не предусмотрел нынче ночью. Единственное упущение. Ко всем прочим деталям своей затеи он в последние дни отнесся с большим вниманием, рассчитал все до последней мелочи и, не скупясь, сыпал золото, призванное обеспечить ему и предварительную договоренность, и тайную доставку на место, и подобающий прием. Все должно быть надежно и безопасно.

Он томится нетерпением. Слишком долго пребывает здесь, в незнакомой обстановке, в море и темноте, вдали от своего города и привычной обстановки. Он чувствует свою уязвимость. Вот оно, нужное слово. У него нет привычки к морю, особенно когда скользишь по нему во тьме навстречу неведомому. Одолевая желание закурить — огонек сигары, предупредил его шкипер, могут заметить издали, — комиссар прислоняется к мокрой от ночной измороси мачте. Все здесь влажно — и деревянная скамейка, где сидит Тисон, и планшир, вдоль которого уложены весла, и фетр его шляпы, и сукно плаща. Капает даже с бакенбардов и усов, и кажется, будто сырость пронизала в самом деле до костей, достала до нутра. Он мрачно поднимает голову, оглядывается. На корме, возле штурвала, смутно виднеется безмолвный силуэт шкипера, а на носу бесформенным кулем свернулся прикорнувший помощник Для обоих подобные рейсы — дело привычное. Хлеб насущный. Звездный купол у них над головами ограничен берегами бухты и обрывается у почти невидимой сейчас линии горизонта, обозначая ее. Слева по борту комиссар различает где-то очень далеко впереди огни Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, а справа, меньше чем в миле дистанции, — приплюснутые и продолговатые, более темные, чем все вокруг, очертания полуострова Трокадеро.