Книга Осада, или Шахматы со смертью, страница 132 – Артуро Перес-Реверте

Ответ неплох, про себя признает капитан. С этим согласился бы даже лейтенант Бертольди. Тем не менее он не желает вести беседу в этом ключе. Волчий клык, блеснувший несколько мгновений назад, рассеет любой обман. Человек, стоящий перед Дефоссё, явно не из породы гуманистов. А всего лишь полицейский.

— Идет война, сударь, — отвечает он, тоном своим ставя собеседника на место. — Люди гибнут здесь ежедневно десятками и сотнями. И я, как артиллерийский офицер императорской армии, почитаю своим долгом убивать столько жителей этого города, сколько будет в моих силах… Не делая исключения ни для вас, ни для девочек, подобных тем…

Испанец улыбается. Согласен, говорит эта улыбка, больше похожая на гримасу. Оставим лирику.

— Ну, хватит рассуждать, — отвечает он грубо. — Вы сами знаете, что должны помочь мне. У вас это на лбу написано.

Дефоссё смеется.

— Беру свои слова обратно. Вы и вправду — умалишенный.

— Вовсе нет. Просто я веду свою собственную войну.

Он говорит это, пожимая плечами — с неожиданной и хмурой простотой. И от нее Дефоссё поневоле впадает в задумчивость. То, что он услышал сейчас, — предельно понятно. Что ж, завершает он свои умозаключения, каждый вычерчивает собственную траекторию выстрела…

— А как насчет моего человека?

Полицейский смотрит напряженно, непонимающе:

— Вы о ком?

— О том, кого вы арестовали.

Лицо полицейского разглаживается — он понял. И похоже, такой оборот разговора не удивил его. Можно даже сказать — оказался предвиденным.

— Вам и вправду есть до него дело?

— Да. Я хочу, чтобы он остался жив.

— Значит, останется. — Многозначительная усмешка скользит по губам испанца. — Я вам обещаю.

— И чтобы вы нам отдали его.

Полицейский склоняет голову набок, словно размышляя.

— Тут я наверное сказать ничего не могу. Но попытаюсь. Обещаю и это. Попытаться.

— Дайте слово.

Полицейский смотрит на капитана с насмешливым удивлением:

— Мое слово даже на подтирку не годится. Я постараюсь переправить этого малого сюда. Довольно с вас?

— И все же — что вы все-таки задумали?

— Мышеловку смастерить. — Снова блеснул волчий клык. — С хорошей приманкой.

Свет, сдерживаемый до сей поры низкими тучами, внезапно хлынул с высоты щедрым потоком: солнечный луч заблистал в воде; осветился белый город, опоясанный бурыми крепостными стенами. Ослепленный неожиданным сиянием, Пепе Лобо щурится, ниже надвигает шляпу — и от солнца, и чтобы ветром не снесло. С письмом в руке он стоит у правого борта.

— Ну и что ты намерен делать? — спрашивает Рикардо Маранья.

Они говорят вполголоса, отойдя в сторону. Оттого помощник, опершийся о планшир, и позволяет себе это «ты». «Кулебра», сильным ветром с юго-юго-востока развернутая носом к Пунталесу и к выходу из бухты, стоит на якоре неподалеку от пирса.

— Не решил еще.

Маранья недоверчиво склоняет голову к плечу. Очевидно, что он не одобряет все это.

— Глупость полнейшая, — говорит он. — Мы же завтра снимаемся.

Пепе Лобо снова пробегает глазами письмо — вчетверо сложенный лист бумаги, сургучная печать, изящный четкий почерк. Три строчки и подпись — Лоренсо Вируэс де Тресако. Письмо доставили полчаса назад двое армейских офицеров, нанявших для этой цели ялик от оконечности мола; не обращая внимания на брызги, летевшие с весел, они чинно и чрезвычайно прямо сидели в своих мундирах и в белых перчатках, с саблями между колен, покуда лодочник выгребал против ветра и просил разрешения пристать. Прибывшие — инженер-лейтенант и капитан Ирландского полка — отказались подняться на борт, передали вахтенному письмо и тотчас отвалили.

— И когда надо ответ дать? — спрашивает помощник.

— Срок — до полудня. Встреча — завтра с утра пораньше.

Пепе передает письмо Маранье. Тот молча прочитывает его и возвращает.

— В самом деле было что-нибудь серьезное? Мне издали так не показалось.

— Я назвал его трусом, — всем своим видом изображая покорность судьбе, отвечает Пепе Лобо. — Прилюдно. Публично.

Маранья улыбается. Еле-еле. Чуть заметно. Так, словно слюна у него во рту обратилась в лед.

— Что ж, — говорит он. — Это его дело, ему и разбираться. Ты — не обязан.

Оба моряка, молча и неподвижно стоя под вантами, в которых воет ветер, созерцают пирс и город. Вокруг «Кулебры» мелькают разнообразные паруса — лодки и баркасы снуют в барашках волн среди крупных торговых судов, меж тем, как в отдалении, на рейде — чтобы отвечать на огонь французской артиллерии — покачиваются на якорях английские и испанские корветы и фрегаты, собравшиеся вокруг двух 74-пушечных британских кораблей — нижние паруса на них убраны, марселя спущены.

— Не ко времени все это… — вдруг произносит Маранья. — Наконец-то уходим в поход… столько времени убили впустую… Люди зависят от тебя.

Полуобернувшись, он кивает в сторону палубы. Там боцман Брасеро и остальные смолят стоячий такелаж, промазывают пазы, драят палубу щетками, лощат пемзой. Пепе Лобо рассматривает загорелые, мокрые от пота лица своих матросов, очень похожие на те, которые виднеются порой в решетчатых окнах Королевской тюрьмы, откуда, по правде сказать, кое-кто и пришел на судно. По татуировкам и прочим безобманным приметам тотчас узнаешь морских бродяг. За последние двое суток в экипаже «Кулебры» недосчитались двоих — одного вчера пырнули ножом в драке, случившейся на улице Сопранис, второго уложила на госпитальную койку французская болезнь.

— Не рви мне душу… На жалость бьешь? Хочешь, чтобы я расчувствовался?

Маранья смеется, позабавленный таким предположением, но тотчас приступ влажного, раздирающего кашля обрывает смех. Перегнувшись через борт, сплевывает в море.

— Если что выйдет не так, — продолжает капитан, — ты прекрасно справишься…

Помощник, отдышавшись, достает из рукава платок, вытирает губы.

— Чушь не мели, — говорит он еще сипловато. — Меня устраивает нынешнее положение дел. От добра добра не ищут.

Милях в двух по левому борту слышится грохот. И почти одновременно над мачтой «Кулебры», проносясь в сторону города, рвет воздух пушечное ядро, пущенное десять секунд назад с Кабесуэлы. Все, кто стоит на палубе, задирают головы, провожают глазами его полет, который оканчивается по ту сторону крепостной стены, не произведя разрыва или иного зримого действия. Команда с видимым разочарованием вновь берется за работу.

— Пожалуй, я пойду, — решает Лобо. — Будешь секундантом.

Маранья коротко дергает головой сверху вниз, словно получив распоряжение по службе.

— Одного мало.