Книга Избранные дни, страница 25 – Майкл Каннингем

— Ладно, давайте посмотрим.

Лукас не сразу сообразил, что врач хочет осмотреть его руку. Ему показалось, будто врач имеет в виду что-то более общее и крупное, но что именно, он сказать не мог. Он протянул врачу руку. С промокшего тряпья на пол капала кровь. Лукас посмотрел на красные капли. Я ранен, подумал он.

Врач начал разматывать повязку. Кровь, похоже, ничуть его не смущала. По мере того как врач снимал повязку, боль становилась совсем другой. Она вся собиралась в руке. До того она растекалась по всему телу, как болезнь, а теперь вся была тут; боль, резкая и мучительная, с каждой снимаемой тряпицей искрами впивалась в плоть. Лукас застонал, хотя очень старался этого не делать. Казалось, повязка стала частью его тела, и врач, сам того не замечая, вместе с ней снимает с Лукаса кожу.

Наконец повязка была снята. Вот она, его кисть. Она больше не выглядела такой вспухшей, как на фабрике. Она была маленькой и скрюченной, как куриная лапка. Она была густого красного цвета, как будто состояла из одной крови. Она напоминала какое-то новорожденное чудище.

Лукас взволнованно посмотрел на Кэтрин. А вдруг ей станет противно?

Но она просто сказала ему:

— Все хорошо. Все будет хорошо.

Врач выбросил повязку в мусорное ведро. Оно и до этого не было пустым. Врач взял в руку изуродованную кисть; его новое хмурое выражение означало теперь внимание и усталость.

— Как ему можно помочь? — спросила Кэтрин.

Врач ответил:

— Ампутировать кисть. Немедленно.

— Нет, — сказала она.

Казалось, силу знания заменяет ей святая сила отрицания. Можно было допустить — и это представлялось вполне возможным, — что Кэтрин способна вернуть ему кисть просто тем, что настоит на ее возвращении.

— Мисс, вы предпочитаете подождать и тогда уже ампутировать всю руку целиком?

— Не может же все быть так плохо.

— Позвольте поинтересоваться, мисс, где вы обучались медицине?

— У него просто сломана кисть, — сказала она. — Сильно сломана, но и только. Ее можно вправить?

— Не здесь.

— Ну тогда где-нибудь в другом месте.

— Другого места не существует. Во всяком случае, для него.

О Лукасе никогда так не говорили — так, будто он есть здесь и его здесь нет. Это прямо как на фабрике. Было что-то приятное — во всяком случае приемлемое — в том, чтобы предоставить себя чужой воле.

— Мы найдем, куда его отвезти, — сказала Кэтрин.

— На какие деньги? У вас что, деньги есть?

— Разумеется нет.

— В таком случае позвольте описать вам, что будет дальше. Вы отвезете его в Нью-йоркскую городскую больницу или в больницу Святого Винсента. Пройдет время, возможно, много времени, прежде чем его посмотрят, а затем, скорее всего, отправят обратно сюда. Когда вы снова доберетесь к нам, начнется гангрена, и нам придется ампутировать руку — по локоть в лучшем случае, по плечо — в худшем. Вы меня понимаете?

Кэтрин растерялась. Она хотела, чтобы решал Дэн.

И тут Лукас снова стал видимым. Кэтрин увидела его.

Она сказала:

— Лукас, наверно, пусть делают как знают.

Он кивнул. Он уже воспарил над всем, кроме боли и Кэтрин. Лукас испытывал необычайное волнение — она смотрела на него с такой заботой, с такой глубокой и неизменной любовью.

— У тебя хватит мужества? — спросила она.

Он снова кивнул. Мужества у него хватит.

— Тогда давайте, — сказала она врачу.

— Разумная девушка, — отозвался он.

— Можете теперь положить его на койку? Можете дать чего-нибудь от боли?

— У нас нет свободных коек.

— Ну одну-то можно найти.

— Мне отнять ее у женщины, которая умирает в соседней палате? Или прогнать этого мужчину, у которого отказывает сердце?

— Это было бы чудовищно.

— Операционная освободится через час-другой. До тех пор он подождет здесь.

— Тогда дайте лекарство. Он просто не показывает, как ему больно. Не хочет показывать.

— Лекарства у нас мало.

— Как так?

— Все, что есть, мы бережем для особо тяжелых случаев.

— У него тяжелый случай.

— Мальчику всего лишь отнимут кисть. Когда вы настояли, чтобы я посмотрел мальчика, я как раз закончил с мужчиной, которому насквозь пробило череп куском трубы. Она вошла здесь, — врач дотронулся до места над левым ухом, — и вышла здесь. — Он показал на углубление под правым ухом. — Он до сих пор жив, и морфий нам нужен для него.

Кэтрин была озадачена. Она окинула взглядом палату (лежащего на койке под опекой сестры мужчину, который все что-то нашептывал, склянки за стеклянными дверцами шкафов), как будто это могло подсказать ей ответ. Ответа она не нашла и негромко сказала врачу:

— Уверена, что-нибудь можно поискать. Как видите, он не совсем в себе.

— Мисс, у нас бесплатная больница. Здесь половина пациентов не совсем в себе.

Кэтрин помолчала. Лукас видел, что она думает, как быть.

Она обратилась к врачу:

— Сэр, можно с вами поговорить один на один?

— А сейчас мы говорим с вами иначе?

Она двинулась к дверям, врач последовал за ней. Она что-то тихо ему говорила. Он серьезно кивал.

Дэн молчал. Лукас чувствовал его молчание. Врач выслушал Кэтрин и привычно нахмурился.

Лукас сказал:

— Девять месяцев, что зреет плод, миновали, близятся изнеможенье и боли.

— Лукас, тише! — строго велела Кэтрин.

Он изо всех сил постарался быть тише, крепко сжал зубы.

Врач с Кэтрин снова подошли к нему. Врач сказал:

— Я распоряжусь дать ему морфия — раз уж вы так настаиваете.

— Спасибо, — сказала в ответ Кэтрин.

— Я заканчиваю в пять.

— Тогда и увидимся.

— Я пришлю сестру с морфием и свежими повязками. Сам вернусь, когда освободится операционная.

— Хорошо, — сказала Кэтрин.

Врач вышел. Они остались в палате втроем, если не считать сестру и бормочущего мужчину.

— Ну вот, — сказала Кэтрин Дэну.

Дэн молчал, хотя Кэтрин явно ожидала, что он заговорит. Наконец он сказал:

— Мне надо возвращаться на фабрику.

— Да, — отозвалась Кэтрин.

До этого момента Лукасу не приходило в голову, что кому-то надо идти обратно на работу. Он забыл об этом. Он всецело был своей рукой, своей болью, был Кэтрин. Но вот Дэну пора возвращаться на фабрику.