Книга Форточка с видом на одиночество, страница 2 – Михаил Барановский

Это было, кажется, в восьмом классе. Врач вся в полиэтилене, как спрятанная на лето шуба в шкафу, резиновыми презервативными пальцами копошится в моем рту. Какими-то металлическими приспособлениями откручивает мои злополучные аденоиды.

– Подыши носом.

Я дышу с трудом, еле-еле. Смотрю в эмалированный лоток со сгустками собственной крови.

– Как? – спрашивает она. – Хорошо дышишь?

Я утвердительно киваю – только бы перестали мучить.

– Теперь все время будешь так дышать, – говорит.

Может, и правда – все женщины пахнут рыбой?

Афродита вышла из пены.

Я люблю морепродукты. Устрицы, креветки, каракатицы, русалки…

Меня не смущает запах рыбы.

Пусть. Пусть их вздохи и всхлипы нежными моллюсками проскальзывают в мои ушные раковины.

Я хочу проснуться знаменитым.

Желательно в своей постели.

Хочу, чтобы слава застала меня в момент пробуждения и утренней эрекции. Чтобы солнечный свет падал на стены сквозь неплотно закрытые жалюзи аккуратно нарезанными желтыми ломтиками.

Кто-то сказал: «Скромность – сестра неизвестности».

Хочу проснуться знаменитым.

Моя ладонь от начала до конца вспахана широкой бороздой.

Говорят, это линия ума и славы. Я хочу верить в хиромантию.

Хотя ума, по крайней мере, в границах этой грандиозной борозды мне не дождаться точно. Остается – слава.

Если я еще не умер, то, возможно, именно для того, чтобы дожить до нее.

Хочу проснуться знаменитым.

Потому что когда ты приезжаешь в столицу из провинции и тебе уже далеко не восемнадцать – нужен какой-то очень веский аргумент. Аргумент, который был бы у всех на виду. А что это может быть за аргумент? Вот к чему я клоню. Я должен написать этот роман. Чего бы мне это ни стоило.

Это будет достаточно увесистая книга, в яркой суперобложке. Мои имя и фамилия набраны крупным жирным шрифтом. В две строки. На первой – имя, на второй – фамилия. Роман будет продаваться во всех книжных магазинах, и газеты станут публиковать рецензии, а глянцевые журналы просить меня об интервью… Знакомства со мной станут искать кинопродюсеры, режиссеры и молодые красивые девушки. А те видавшие виды дамочки из ресторанов будут кусать себе локти и коленки. И горько сожалеть о том, что когда-то не дали известному писателю и, таким образом, навсегда выпали из поля его зрения и из современного литературного контекста.

Такие мысли проносились в моем сознании стремительно, не вписываясь в повороты, врезаясь одна в другую на полном ходу.

ЭВРИКА

Я сделал себе кофе и сел перед чистым листом бумаги. Я знал, что действие должно начаться сразу, без долгих предисловий. Сразу должен подняться вихрь событий.

Я смотрел на девственный лист – полный штиль. Самое трудное – начать. Надо это преодолеть. А дальше – герои романа сами поведут за собой автора. Главное – начать.

Я закурил. Я копался в своей памяти, надеясь припомнить хоть что-нибудь пригодное для начала романа. Это должно быть какое-то невероятное событие. Событие способное послужить первотолчком, привести в движение не только основной сюжет, но и спровоцировать конфликт, проявить характеры персонажей, обострить их отношения. Что-то должно такое случиться, произойти… Не знаю…

Не знаю, сколько я просидел за столом, но, похоже, мой шейный остеохондроз заметно прибавил солевых отложений.

Мой мозг вздувался и клокотал, силясь выбросить на поверхность памяти заветную бутылку с экстренным сообщением.

Говядина лежала во мне мертвым грузом. Казалось, и желудочного сока не хватает для того, чтобы ее переварить. И она навсегда останется лежать там, на дне, как окаменевший доисторический мамонт в сибирских недрах.

Неужели из сорока лет, прожитых мною на этом свете, мне не выудить ни одного сюжета, достойного настоящей литературы?

Сколько процентов моей биографии способно вызвать широкий общественный интерес?

Я не находил ответа. Я не ощущал вкуса кофе и не чувствовал сигаретного дыма.

Сорок лет я прожил мелким почерком, каким обычно составляют список необходимых покупок перед тем, как отправиться в супермаркет.

Вот и все, что от меня останется: упаковка от съеденных пельменей и пакет с хлюпающим на донышке прокисшим молоком.

Ни одна женщина не может, просто не имеет права давать мне и таким, как я! Все правильно. Так и должно быть.

И тут меня осенило! Я понял – именно отсутствие каких-либо серьезных событий, именно эта пустота и должна привести в движение моего героя. Он должен проснуться, как Герцен, разбуженный декабристами, и отправиться на поиски приключений, бурной, непредсказуемой действительности.

Я знаю эти слова. Я сам говорил их себе множество раз, долгие годы, находясь в самом эпицентре этой пустоты. Пустоты, в которой любое движение лишено всякого смысла, как конвульсии эпилептика. Пустоты, в которой каждое слово, вылетевшее изо рта, тут же плюхается на пол гнилым плодом. Пустоты, в которой даже время отмеряется не днями, не часами, не минутами, а только следами старения в отражении над умывальником. Из этой пустоты и должен шагнуть мой герой на страницы романа! Вот!

Конечно, для этого он должен обладать определенными качествами, которые и делают его героем. Но обычных человеческих добродетелей, пожалуй, будет недостаточно. Я подумал, что надо бы его наделить какими-нибудь внезапно открывшимися сверхъестественными талантами. Например, он мог бы видеть в темноте, или вызывать огонь одним только взглядом, или понимать язык животных, или открывать бутылки без помощи штопора. Что-то вроде этого надо придумать. Иначе будет не так интересно.

ГУСТОЙ БАС

Тут зазвонил телефон. В последнее время меня стало это беспокоить. Я имею в виду не сами, конечно, телефонные звонки, а то, что происходит потом.

Однажды я пришел с работы и включил, как всегда, автоответчик – прослушать, кто мне звонил за день. И тут неизвестный густой мужской бас из телефонного динамика отчетливо и с выражением произнес: «Пошел в жопу!» После чего раздались частые гудки. Согласитесь, не очень приятно. Затем это стало повторяться. Каждый день, а то и два раза на дню этот голос посылал меня куда подальше. И так неделю подряд! Ума не приложу, кто бы это мог быть?

Вот и в этот раз, как только я поднял трубку, как тут же услышал этот густой бас и – частые гудки.

БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ

Я вернулся к листу бумаги и попытался собраться с мыслями, восстановить ход прерванных рассуждений. Я смотрел на белый лист. Он мутнел и растекался, теряя очертания, по столу, по комнате, заполнял собой всю полезную жилплощадь. Я вспомнил, как летом ловил рыбу в реке. Следил за поплавком. Он покачивался на волнах. На него садились стрекозы. Клева не было. Рыбалка превращалась в бессмысленное издевательство над червяками. Крякали лягушки. Я смотрел на воду рассеянным взглядом, как на этот лист бумаги, и она словно дышала: то поднимаясь, то опускаясь, будто крепко спящий человек. Обычный лист белой бумаги формата А4 показался мне вдруг этой рекой или даже океаном. Я сидел на берегу, и мне было страшно сделать первый шаг, вступить в эту воду, в эту бездну…