Книга Боже, спаси Францию!, страница 63 – Стефан Кларк

Сейчас же все аптечные витрины были наглухо закрыты металлическими рольставнями. А под каждым одиноким тускло-зеленым крестом стояла группка чихающих и стонущих больных, подсаженных на таблетки и микстуры и молящихся о чуде.

Тогда я еще не знал, что вскоре присоединюсь к ним. Первый удар по моему здоровому организму, как это ни смешно, был нанесен, когда бригада докторов возвращалась в Париж. Одним из них оказался бойфренд Мари.

— Бойфренд? — не веря ушам, переспросил я, когда однажды она объявила мне по телефону, что отныне мы не будем проводить ночи напролет в кровати, как раньше. — У тебя есть бойфренд?

— Да, просто его долго не было в Пари.

Оказывается, у этой женщины, что на протяжении последнего месяца с энтузиазмом предавалась со мной всем мыслимым и немыслимым человечеству сексуальным действам, теплился в душе огонек верности другому мужчине?

— Кто он такой? Монах? Евнух? — Только этим можно было объяснить ее неутолимое сексуальное желание.

— Нет, хон доктор.

Мари начала объяснять, что он является членом гуманитарной организации «Врачи без границ» и был направлен на работу в Багдад, но в связи с развивающимися событиями им намекнули, что сброшенные американцами и британцами бомбы не имеют способности отличать иракских солдат от французских докторов. Поняв намек правильно, ребята решили поскорее покинуть страну.

В моей голове роилась тысяча вопросов о сексуальном потенциале ее доктора, ее собственной способности включать и выключать в нужное время привязанность к тому или иному объекту и о моей роли в качестве фаллоимитатора, подходящего ей по размеру. Но задавать их не было смысла.

— Ты оставил презервативы у меня. Хочешь, я выслать их тебе? — спросила она.

— Нет, оставь. Они могут тебе пригодиться. Никогда ведь не знаешь наверняка, когда твой парень уйдет по делам, оставив тебя скучать вечером в одиночестве.

— А?

— Оставь. Мне они больше не нужны.

— Почему бы тебе не пазвнить Флоранс? Ты ей понрался, — предложила Мари. Флоранс, наполовину индианка, была ее подружкой, мы все вместе познакомились тогда, в баре. — Йя уже сказать ей, что теперь ты годишься француженкам.

— Что ты имеешь в виду? Знаешь ли, англичанки тоже любят заниматься сексом. Может, лично тебе требуется встряска четыре раза за ночь, и так каждую ночь?

Мари рассмеялась:

— Ты злишься. Позвони Флоранс. Она успокоит тебя.

— То есть ее бойфренд уехал на неделю, и ей требуются услуги подобного рода?

Я повесил трубку и от души выругался на все женское население Франции, казавшееся мне отныне гадким. Худшее, чем могла увенчаться эта ситуация, так это скоропалительным возвращением Элоди из США в знак протеста принимающей ее стране, столь неприязненно относящейся к ее родине. Но нет, зная Элоди, можно было предположить, что она готова жить где угодно и сколь угодно долго, если поблизости неисчерпаемые запасы наркотиков и парней модельного типа.

Единственным положительным результатом разрыва с Мари явилось мое уравновешенное внутреннее состояние в тот день, когда война все же началась. Я проспал добрые восемь часов. В моменты, когда я в полудреме переворачивался на другой бок, меня накрывало блаженное облегчение из-за отсутствия на моем теле чужой руки или (что еще хуже) рта, щекочущего меня где-то внизу. Не думая ни о чем, я тут же погружался в глубокий сон, который не нарушали даже сновидения.

Пока в телевизоре без умолку трещали журналисты и изредка раздавались взрывы бомб, я нежился в собственной кровати, смакуя только что пришедшую мысль: в этом мире лично у меня имелось по крайней мере одно поле, лишенное каких-либо сражений, — это мой матрас.

Я так решил, что секс сам по себе прекрасен. Но он схож с шампанским: если тебя заставляют выпивать по бокалу за каждым приемом пищи, то ты невольно начинаешь мечтать о глотке простой воды.

Так вот, только оказавшись в душе, наслаждаясь сильным напором теплой воды, возвращающей к жизни мои атрофированные мускулы (которые сдуру жаловались на отсутствие привычных ночных нагрузок), я наконец-то понял смысл случившегося.

Война?

Я выключил воду, струйки стекали на пол, повторяя форму моего тела, дрожавшего от проникающего в кабинку холодного воздуха.

Война.

Все мы знали, что она надвигается (возможно, за исключением тех, кто погиб при первом же ночном налете), но это известие все равно стало шоком.

А для меня это слово звучало еще и как смертный приговор. Конечно, это не так страшно, как видеть летящую в тебя бомбу или получить гранату, заброшенную в твой танк противником, но все равно определенный удар.

Пока я добрался до работы, времени потребовалось больше обычного. Стараясь звучать как можно бодрее, я бросил Марианне:

— Bonjour!

В ответ получил привычное ворчание, на мой взгляд, прозвучавшее все-таки обнадеживающе. Если бы она уже подготовила уведомление о сокращении, то встретила бы меня своей очаровательной чернозубой улыбкой.

Я отправился прямо в кабинет Кристин и спросил ее в лоб:

— Ну?

— Что — ну? — Она вытащила из благоухающей на столе коробочки бумажную салфетку и высморкалась. — А, война? Да, бедные дети! — Кристин покачала головой и, прервав наш разговор, стала звонить маме, уточнить, нет ли у нее таблеток от кашля. А еще, не считает ли она, что из-за военных действий на Ближнем Востоке могут прекратиться поставки шелка, так нужного ей для свадебного платья?

Кинув сумку на рабочий стол, я позвонил Николь.

— Ну? — спросил я ее.

— Кто это? — Ну конечно, она не узнала мой голос, когда я заговорил по-французски. Даже привычные нам голоса звучат совсем по-иному, стоит заговорить на другом языке.

— Пол.

— А, Пол! Привет! Это ужасно, да?

— Да, ты абсолютно права. Война — это ужасно. Что… — Я понимал, что мой вопрос прозвучит нелепо, но как еще я мог узнать. — Как ты думаешь, Николь, как война скажется на наших чайных?

— Ах да… — Николь помолчала. — Даже не знаю. Думаю, тебе нужно поговорить с Жан-Мари.

— Но его нет. Его вечно нет в офисе.

— Да. Ну тогда, мне кажется, продолжай выполнять свою работу.

Я призадумался, стоит ли мне и дальше заниматься ничегонеделанием, переписываясь с друзьями, почитывая антифранцузские анекдоты и запивая все это литрами кофе. В принципе такая перспектива казалась заманчивой, но несколько противоречила моему видению собственной карьеры.

Ни в этот, ни на следующий день Жан-Мари в офисе не показывался. И через два дня тоже. Мне сразу вспомнилась «странная война» 1939 года, когда жизнь во Франции текла практически без перемен, а потом враг неожиданно напал и порушил все вокруг.