Книга Жизнь, прожитая не зря, страница 84 – Игорь Бойков

Поднимались в гору.

— Закарья! Я — Закат! — отвечал резкий голос из нещадно трещавшей рации.

Через полтора часа они пришли. Гадальщик понял это по громким приветственным возгласам, которыми невидимые ему люди встретили похитителей.

— Салам алейкум!

— Ва-алейкум салам! — раздавалось рядом.

Он слышал, как они обнимались, похлопывая друг друга по плечу своими жилистыми, цепкими руками.

Гадальщик был в летнем лагере «лесных». Его быстро впихнули в какое-то помещение — тесное и с низкими сводами. Усадили на снарядный ящик — он сразу ощутил под собой его холодную металлическую твёрдость.

— Снимать, да? — спросил кто-то.

Голос был незнакомый.

— Снимай.

Мешок сдёрнули с головы, и одним рывком отодрали ото рта полоску скотча. Дёрнули настолько сильно и резко, что вместе с ней вырвали приставший к клейкой ленте клок бороды. Подбородок разом обожгла боль, словно в кожу ткнули горящей спичкой. Гадальщик вскрикнул и, схватившись рукой за лицо, почувствовал выступившую на нём тёплую влагу.

«Кровь», — подумал он. Поднёс пальцы к лицу. Подушечки их были красными.

Гадальщик осмотрелся. Помещение было маленькое, тесное, с низким потолком. Под ногами шелестел брезент, под которым угадывался сыроватый земляной пол. Окон не было вовсе, и слабый свет проникал сюда лишь со стороны входа.

«Землянка», — догадался он.

Прямо напротив него, на большом металлическом ящике сидел молодой, крепкий, горбоносый человек в камуфлированной футболке и брюках хэбэ, заправленных в берцы, почти до глаз заросший клочковатой тёмно-каштановой бородой. Рядом с ним, тоже на ящике, стоял мощный ручной фонарь, яркий луч которого бил гадальщику прямо в глаза. Тот болезненно морщился.

Слева от бородатого, на корточках примостился второй — низкий, корявый, хмурый тип в камуфляжных брюках и замызганной спортивной куртке. Его рябое, изъеденное точно оспой лицо с крупными, тяжёлыми чертами, было неподвижно, а карие, слегка навыкате глаза, смотрели внимательно и недобро. На коленях у него лежал автомат.

— Свободен, — повелительно бросил бородатый третьему — стоявшему прямо за спиной гадальщика и снявшему мешок с его головы.

Тот молча развернулся и вышел.

Бородатый не спешил начинать разговор. С минуту он рассматривал гадальщика пристально, с полным осознанием своей власти над ним, и на его тонких розоватых губах играла чуть приметная усмешка. Зеленоватые глаза глядели пристально, взгляд их был цепок и холоден. Пальцы левой руки неторопливо перебирали чётки.

Гадальщик глядел бородатому прямо в лицо — без страха, спокойно и тихо. Он кое-как уселся на ящике, поджав под себя непослушные ноги, и, сгорбившись, тёр правой рукой ободранный кровоточащий подбородок.

— Дай ему йод, — заметив это, повелительно произнёс бородатый.

Рябой послушно встал и, порывшись в лежащем на полу рюкзаке, вытащил оттуда маленький пузырёк с тёмно-коричневой жидкостью и клок ваты. Отвинтив крышку, прижал белый пушистый клок к горлышку и быстро опрокинул пузырёк, густо пропитав вату йодом. Затем подошёл к гадальщику вплотную и резко прижал к подбородку набухший коричневый клок.

Тот почувствовал сильное жжение, но, запрокинув голову назад и зажмурившись, не издал ни звука. Рябой быстро и умело обработал ранку.

— Ну, салам алейкум, Ильгам! — заговорил бородатый, когда рябой, закончив, сел на место.

Хотя гадальщика звали вовсе не Ильгам, он ответил сразу, но без поспешности:

— Ва-алейкум салам, Идрис, воин Аллаха!

— Откуда ты знаешь, кто я и как мое имя? — насторожился бородатый.

— Тебя, салафит, узнать нетрудно — ведь твоими фотографиями заклеены все заборы в Городе Ветров.

Бородатый самодовольно ухмыльнулся, обнажив крепкие белые зубы.

— Кафиры и муртады боятся праведных моджахедов так же, как шайтан боится Аллаха.

— Но Аллах, однако, не в силах уничтожить шайтана, — ответил гадальщик.

— Всему своё время. Судный день ещё не настал.

— Но если он не настал для мёртвых, то вы открыли его для живых. Вы взялись быть судьями своих собратьев-единоверцев, и уже который год у нас льётся кровь, а во многих домах звучат проклятья мужчин и плач женщин.

— Пусть плачут, если не способны ни на что другое. Только джихад приведёт праведников в рай. Перед каждым есть выбор.

— Не спорю. Но почему-то твои братья-единоверцы никак не хотят его сделать.

— Мунафики, забывшие веру и продавшиеся кафирам, мне не братья, — бородатый зло ощерился. — Все настоящие мусульмане в джамаатах.

— Но тогда зачем всё это? Разве Аллах не даст спасенья праведникам?

— Да что ты знаешь об исламе и об Аллахе?! — раздражаясь ещё сильнее, вскричал было Идрис, но сдержался, нахмурил густые брови, провёл по бороде рукой.

— Ведь ты даже не гяур, не человек Писания, — проговорил он уже тише. — Ты, говорят, язычник, идолопоклонник.

— Я чту пророка Зердушта. А он учил, что в мире на каждое зло есть добро. Если, например, Ариман сотворил множество смертельных болезней, то Ормузд ниспослал врачам искусство их излечения. Если Ариман иссушил в пустыне последний колодец, то Ормузд непременно оросит горячий песок дождём. Противоборство добра и зла есть жизнь. И да будет так, вплоть до прихода в мир Ахура-Мазды. Только он один изничтожит зло навсегда.

— Жизнь дарует лишь единый Аллах. Он — творец всего сущего. А Ормузды, Ариманы — это всё имена шайтана!

— Пророк Зердушт., — начал гадальщик.

Но Идрис грубо прервал его:

— Замолчи! Для меня есть один пророк — Мухаммад (мир ему)! Пророков Мусу и Ису люди поняли и истолковали неправильно. И тогда Аллах послал на землю третьего и последнего своего пророка. И он принёс его истинный закон — шариат. И что ему противоречит, то должно быть уничтожено.

— Э, ты! Тебя привезли сюда не для того, чтобы ты здесь понты свои кидал. Понял? — прибавил рябой угрожающе.

— Для чего же я понадобился салафитам? — тихо спросил гадальщик.

Рябой потупил взгляд и молчал, ковыряя грязным ногтем синюю изоленту, намотанную на рожок его автомата. Идрис продолжал буравить лицо гадальщика колючим немигающим взглядом зеленоватых глаз. Его пальцы нервно теребили чётки.

— Ты, говорят, можешь предсказывать будущее, — произнёс он, наконец.

— Будущего не знает никто, ибо творят его сами люди. Я могу лишь предупредить, предостеречь, сказать о том, что возможно, а что нет.

— И что же возможно?

— Возможно всё.

Идрис поднёс руку к лицу и задумчиво протёр уголки глаз.