Книга Другой, страница 39 – Юрий Мамлеев

И он резко встал. На кисти его правой руки виднелись четкие слова: «Не забуду мать родную». И ушел он во тьму, в угол зала.

К Ротову тут же подскочила пятая расшатанная — Иришей назвалась.

Молодая, лет 27, нагловатая, но с образованием в глазах, внимательно посмотрела на Ротова, подсев.

— Вы не идиот? — осведомилась.

Ротов захохотал.

— Может быть, но только не перед человеком.

— Перед иными все идиоты, — сухо ответила Ириша. — Лучше познакомимся. Приходите ко мне на ночь. Ночью как-то глубже разговор идет. У каждого у нас комната, иногда на двоих. А я одна. Здесь это можно, поговорить по душам. А то на людях, хоть и расшатанных, как-то неловко.

— Приду, — внезапно согласился Ротов.

— Твоему приходу ко мне возражать не будут. Надо нам душу облегчать. Но учти — в постель только по любви.

И Ротов исчез.

…К вечерку в дверь упомянутой расшатанной Ириши тихонько постучали.

— Войдите.

И Ротов вошел. То была маленькая комнатушка на втором этаже, обставленная трогательно и просто. Деревянная кровать, стенной шкаф, зеркало, цветы и большой убедительный стол у окошечка.

Взглянув на стол, Ротов ахнул: чего только не было выставлено на нем; и осетрина, и икра, холодная красная рыба, салаты…

— Это все в мою честь? — пробормотал он.

— Не обязательно. По прихоти. Захочу — ем только черный хлеб, захочу — икра, белуга, белое вино…

— Не стою я всего этого, — заскромничал Ротов.

— Садитесь.

Ротов сел, а Ириша стала кричать.

— Вы должны понять мою душу! Она меняется, она бежит, бежит! Может быть от меня самой. Я не знаю почему такая она.

— Подождите!

— Чего ждать!? Могила не за горами!

Ротов вздохнул.

— Что у вас, да и у нас вообще, за привычка — впадать в истерику за отменным прекрасным ужином или обедом. Вы ешьте, а не смотрите на меня. Я не лев в клетке.

— К черту все!!! — вскричала Ирина.

— Да вы свой животик не жалеете, Ирочка, — прошипел Ротов. — Да вы взгляните на стол хотя бы.

— Я свой животик в могиле, на кладбище буду жалеть, а не сейчас…

Ротов придвинул к себе холодную закуску.

— Ну, так поведайте что-нибудь о себе! — оживился вдруг он.

Ириша глянула и запела:

Расскажу я тебе и не в шутку

Я была участковым врачом

И решила я стать проституткой

Поликлиника здесь не причем!

— Вы что, были участковым врачом?

— Почти. Медсестрой работала, — оскалилась Ириша.

— А проституткой?

— Проституткой была, клянусь родной матерью. По вызову.

— Это по мне, — восхитился Ротов.

— Потому и никакого секса и никакого вина на столе. Только по любви, если не только душу мою полюбите, но и ту, какая я буду после смерти, в жизни вечной.

Ротов озадачился.

— Ну и размах у вас. С такими требованиями вы замуж быстро не выскочите.

— Провались все пропадом, — ответила Ириша.

— Сейчас-то вы не практикуете?

— Нет. Давно уволилась. Баловалась чем попало, даже воровством. И теперь здесь, в Институте. Хочу стать иным существом, на меня возлагают большие надежды. Но пока я просто расшатанная. Низшая ступень.

— Да вы далеко пойдете, Ирина! — спохватился Ротов и чуть подвинулся к ней.

— Ни с места. Сначала полюбите меня!

— Как я вас могу полюбить, когда знаю вас всего ничего. Любовь — это вещь тонкая, как и восток. Не каждому дано. Расскажите чуть-чуть о себе.

Ириша встала, выпила сок из бокала и села на подоконник.

— Чего рассказывать-то… Сплошной полет у меня был. То один любовник, то другие, то над умирающими хлопочешь… В полете ничего путного не видать. Свою душу и ту профукала. За всю свою жизнь одного только кота своего любила. И тот с ума сошел…

— Это глубоко. У котов ведь другой ум, чем у нас. С него так просто не сойдешь, как с нашего…

— Я из медсестер ушла, потому что как только больному какому-нибудь я начинаю симпатизировать, так тот обязательно умрет. В больнице я работала. Сестры у нас были тихие, честные, заботливые, и врачи тоже такие. А я вот дикая была. Тянуло меня влюбляться в больных… Молоденькой совсем была.

— В каких больных — смертельных или просто так? — насторожился Ротов.

— Да, нет, просто так. Но в кого влюблюсь или кому засимпатизирую — смотрю, проходит недели две-три, и все, помер. А я с горя тогда пить стала, а потом в проститутки ушла. На нервной почве. Нервы сдавать стали…

— И хорошие люди помирали? — задумчиво спросил Ротов.

— И хорошие и интересные, — ответила Ириша. — Особенно один старичок был хороший, профессор. Все о божественном красиво говорил… А глаза были несчастливые. За эти несчастливые глазки я его и полюбила.

— И что?

— Помер так жутко, что просто не могу рассказать…

— Эх, Ириша, Ириша, что же ты такая бедовая… — вздохнул Ротов, — неправильный был этот старичок. С изъяном. Как это — говорить о божественном, а самому быть несчастным…

— А я люблю людей с изъяном, Тарас, — ответила Ирина. — Вы думаете, в вас что ли нет изъянов? Может они такие глубокие, что вы на том свете только охнете.

— Не судите.

— А я и не сужу, — оправдывалась Ирина. — Подвиньтесь ко мне. Вот так. И смотрите мне в глаза, в окна моей души. Вот так. Неужели и сейчас не полюбите?!

— Сейчас еще рановато, — чуть не икнув, сказал сквозь зубы Ротов, — время нужно для этого.

— Времени у нас достаточно. Сидите и смотрите мне в глаза. Не шевелитесь даже. Шевелятся только змеи.

Глаза у Ирины были бескрайние. Ротов сидел и смотрел три минуты, потом пять, потом одиннадцать. Вдруг нервы его не выдержали

— Хватит! — заорал он. — Убирайтесь к своему старику профессору, на тот свет! Там, наверное, счастливее!

— А, ревнуете!? — злобно выкрикнула Ирина. — Да вы докажите, что стоите хотя бы одного его седого волоска!

— Молчи, Ирина. Я вам честно скажу. Я все понял. Я смогу полюбить вас, когда вы превратитесь в иное существо… Да, да! Тогда отпразднуем свадьбу! Я уже предвижу это иное существо в ваших глазах! Это будет беспредельно. Даю вам слово: превратитесь в иное существо — и я у ваших ног!

Ротов даже побелел и стал на себя непохожим.

Ирина тоже побелела.

— Я согласна. Это великая идея. Конечно, конечно, пора сместить все ценности.