Книга Мир и хохот, страница 29 – Юрий Мамлеев

А на углу уже звал их нездешне-черной рукой сам Данила.

— Давненько, давненько вы не были в Питере, по лицам вижу, — ласково произнес он. — Но сейчас мы совершим совсем другой зигзаг. Вот она, подворотня, куда нам идти, — и Данила указал на нечто захватывающее по своей уютной подпольности и заброшенности.

Лена подумала: «Вот уж действительно:

В какой-нибудь угрюмой подворотне

Я превращусь в начало всех начал».

Алла интуитивно подхватила ее мысль: «Именно среди этих помоев неизбежно превратишься в ангела».

…Данила шел впереди. Оказались около двери, по впечатлению ведущей скорее в комнату, чем в квартиру.

Открыл человечек, но его почти не было видно. Данила, не говоря ни слова, поспешно сунул ему записку от Гробнова.

Ургуев (это был он) прочел и поманил их в глубь черно-потустороннего коридора, по которому, на первый взгляд, могли проходить только призраки или крысы.

Ургуев потом как-то исчез (да его и так почти не было видно) в какую-то комнату-дыру, откуда высунулась его рука и поманила.

Все четверо очутились в комнатушке неопределенного измерения, но весьма приличной и где-то подземно-эстетской. Посреди — круглый стол со стульями.

«Осталось только завыть», — подумала Алла.

Ургуев проявился.

«Боже, какие у него большие уши при такой худобе. Да и сам он низенький какой-то, — подумала Лена. — Но глаза — странные. Меняются как-то, не то по выражению, не то на самом деле».

Данила же отметил, что как-никак, но с этим парнем он никогда бы не решился сплясать около черной дыры. Не то чтобы он свалит и себя, и тебя в бездну, а просто само по себе. Еще неизвестно, куда упадешь после этого.

Ургуев же вдруг вскрикнул, так что Алла вздрогнула.

— Зачем пришли — знаю, а вам отвечу! После такого высказывания Данила подобрел и расплылся в блаженнейшей улыбке:

— Так бы сразу и говорили. Мы все поняли.

— О том, кого ищете, — вымолвил Ургуев полуисчезая, — мне ничего не надо знать, кроме, во-первых: какая у него форма ушей и рта?

Алла изумленно ответила.

— В постель мочился?

— Нет.

Из другого угла последовал следующий вопрос:

— Когда родился тут, какой первый сон видел? Алла пробормотала: «Откуда мне знать», на что

Ургуев несказанно удивился и процедил:

— Как это он вам не рассказывал, ничего себе человек!

Уши у Ургуева порой двигались как будто сами по себе, точно они были не его. Наконец он опять взглянул на записку, словно в ней был глубоко запрятанный смысл. И спросил:

— Был ли он мертвым?

Лена уже понимала, конечно, что человек этот где-то свой, хоть и грядущий. Тем более раз он задает такие вопросы. И она ответила:

— Чуть в большей степени, чем все люди.

— Это любопытно, — хмыкнул Ургуев.

Алла же начала рассказывать о всем этом безумии с моргом, но Ургуев ее остановил:

— Отвечайте только на мои так называемые вопросы. Если что еще, я узнаю от Гробнова. Он нужное подчеркнет. Гробнов любит отличать живое от мертвого, и потом…

Данила прервал и посетовал:

— Я ушами вашими любуюсь. С такими ушами не пропадешь.

Ургуев замолчал, а потом пискнул где-то рядом:

— Я уже давно пропал. Мне хорошо. Уши ни при чем тут. Они вам нужны, мои уши.

— Чуть бы пояснее, — пожаловалась, в свою очередь, Алла. — Впрочем, что это я… Неплохо ведь.

— Последний вопрос: интересовался ли искомый когда-нибудь гусями?

Тут уж Алла не выдержала — захохотала. Ургуев одобрил:

— Хорошо ответили, Алла!

«Он и имя мое знает, мы же молчали». — Дрожь неприятно прошла по спине Аллы. Лена улыбалась. «Он свой, он свой», — прошептала она Алле.

— Тогда еще один вопрос: участвовал ли в спиритических сеансах, при сильном медиуме и так далее?

— Было с ним.

— Ну вот, на пока достаточно.

— Может, еще чего спросите?! — тоскливо воскликнула Алла. — Мне покоя нет!

Ургуев побледнел.

— Я бы, может, и спросил, но, вот ваш Данила чуть-чуть знает, дело в том, что я быстро теряю способность мыслить и, следовательно, говорить по-вашему, по-человечьи. Слышите, у меня язык еле ворочается, — обратился он к Даниле. — Устал я по-вашему. Устал уже. Сколько можно.

— И что же будет? — спросила Алла.

— Будет черт знает что. К тому же ни я не пойму — что вы говорите, ни вы — что я, если вообще скажу. Уходите! Уходите, как это сказать иначе… До завтра…

Лена возмутилась:

— А ответ?! Где Стасик, по-вашему? Ургуев отскочил и вздохнул:

— Я же обещал, что ответ дам… Но подождать надо. Будьте робкими.

— Когда и где ответите? — спросил Данила.

— В Москве. Через там пять иль шесть ночей. Телефон дайте любой… А в Москве я почти всегда. Позвоню.

Телефон был дан: Аллы и Лены. Ургуев умилился:

— Какие вы тихие все стали. Уходите. То-то. И он погрозил стене.

Трое гостей оказались в садике. Когда выходили — был провал, ибо Ургуев действовал на нервы: то уши у него чуть ли не шелестели, то глаза его мученически уходили в себя, то его просто как будто бы не было видно. Последнее, пожалуй, раздражало больше всего.

— Да где же вы? — рассердилась Алла, когда прощались, чуть ли не за руку.

В садике Данила Юрьевич, как более близкий к Загадочному да еще чувствуя себя где-то русским Вергилием, объяснял:

— Дело-то серьезное.

— В каком смысле? — вмешалась Алла. — Он ответит?

— Мне кажется, что ясный намек будет, — поспешила обнадежить Лена. — Не такой он человек, чтобы водить за нос.

— За нос он водить не будет, — смиренно согласился Данила. — Но я о другом. Как приятно, что мы ушли вовремя. Ургуев по-человечьи мыслит с трудом. Но когда он начинает мыслить по-своему и выражать это, то тогда, я был ведь полусвидетелем, тогда не то что понять ничего невозможно, это уж ладно, но страшновато становится.

— Страшновато?.. Да, да, да, — промолвила Лена.

— Страшновато, потому что чувствуешь за всем этим подтекст целой Вселенной. Объял этот тип необъятное, по-моему. У него совсем другая, чем у нас, мыслительность. То, как он мыслит, — на этом целая какая-то и темная для нас Вселенная стоит. Ее тень просто виднеется за его этой мыслительностью. Мы там не можем быть. И оттого страшновато по-своему.