Книга Тезка, страница 41 – Джумпа Лахири

И вот Гоголь и Максин остаются одни в пустом доме. Они быстро перебираются на нижние этажи, потому что им лень каждый день подниматься на пятый, они занимаются любовью в новых местах: на креслах и диванах, на полу, на разделочном столе на кухне, а однажды даже на жемчужно-сером белье родительской постели. По выходным они ходят по дому голые, едят в разных комнатах в зависимости от настроения, иногда расстилают на полу старый плед и устраивают пикник или достают старинные тарелки Лидии из полупрозрачного фарфора и выкладывают на них пиццу или гамбургеры. Иногда они засыпают днем просто так, от нечего делать, под огромными окнами, льющими на них потоки летнего света. Дни становятся все более жаркими, и они перестают готовить сложные блюда: питаются салатами, суши и сэндвичами с копченым лососем. Вместо красного вина они теперь пьют белое. Они все время одни, и Гоголю кажется, что они живут как настоящая супружеская пара. Однако чего-то в их отношениях не хватает. Чего? Ему, пожалуй, не хватает ответственности и чувства собственного достоинства. Ведь он — простой придаток дома, добровольно променявший собственную жизнь на чужую. Он не может не чувствовать, что на его месте мог быть любой другой молодой человек. В этом доме ему нечего добавить, он не оставляет в нем никакого следа. Даже издалека Джеральд и Лидия продолжают править их жизнью, ведь они с Макс читают их книги, слушают их диски. Когда утром Никхил идет на работу, он открывает их дверь. И он записывает сообщения их автоответчика, чтобы передать им же по телефону.

Он обнаруживает, что дом, несмотря на всю его прелесть, несовершенен, особенно в летние месяцы.

Джеральд и Лидия не удосужились оборудовать его кондиционером, поскольку сами никогда не живут в нем летом, а на огромных окнах нет ни москитных сеток, ни жалюзи. В результате за день комнаты раскаляются. Понятное дело, окна они держат раскрытыми, и в них набиваются полчища комаров. Эти маленькие кровопийцы отравляют ему жизнь: по ночам они зудят, немилосердно кусают за самые нежные места — между пальцев ног, в уши и в шею, оставляя красные припухлости на руках и ногах. Он с тоской вспоминает москитные сетки, которыми были оборудованы их кровати в Калькутте, — синие балдахины, края которых заправлялись под матрас, так что никакие москиты были не страшны. Иногда он не выдерживает, вскакивает ночью, зажигает свет и начинает охотиться за своими мучителями со свернутой газетой в руке. Максин открывает один глаз (почему-то ее комары не трогают) и умоляет его не мешать ей спать. Но Гоголь не в силах справиться с кровопийцами — негодяи всегда сидят под самым потолком.

Он все лето не навещает родителей под предлогом полного завала на работе. Их фирма принимает участие в тендере, им надо разработать и сдать проект пятизвездочного отеля в Майами. В одиннадцать вечера он все еще в офисе, как и большинство других дизайнеров и архитекторов, все они в поту и в мыле, надо успеть сдать чертежи, рисунки и модели до конца месяца. Телефон у его стола звонит, и он снимает трубку, думая, что это Максин хочет пожурить его и позвать домой ужинать. Но это звонит его мать.

— А почему ты звонишь мне сюда так поздно? — спрашивает он ее рассеянно, все еще поглощенный незаконченным чертежом на экране компьютера.

— Потому что тебя никогда не бывает дома, — говорит мать. — Тебя никогда не бывает дома, Гоголь. Бывает, я звоню посреди ночи, а тебя нет.

— Да дома я, ма, — врет он, — просто я не люблю, когда меня будят. Вот и отключаю телефон.

— Не понимаю, как может прийти в голову отключить на ночь телефон, — говорит его мать. — А вдруг что-нибудь случится?

— Ну а зачем ты звонишь мне сейчас?

Мать просит его приехать домой в субботу, за неделю до его дня рождения.

— О, я не могу, — говорит он быстро. — У меня аврал на работе! — Это очередная ложь: на самом деле они с Максин уезжают на две недели в Нью-Гэмпшир.

Однако мать настаивает, он обязательно должен приехать, его отец уезжает в Кливленд, разве не хочет Гоголь проводить его?

Гоголь смутно помнит, что отец вроде действительно собирался в Огайо, в маленький университет под Кливлендом, на целых девять месяцев. Его коллеге дали грант на научную работу, и он пригласил с собой отца. Отец даже послал Никхилу вырезку из местной университетской газеты: их с коллегой фотографию на фоне какого-то завода. Подпись гласила: «Профессор Гангули выиграл престижный грант». Поначалу они хотели запереть дом или сдать его студентам и оправиться в Огайо вдвоем; однако мать удивила всех, заявив, что ей нечего делать в Огайо целых девять месяцев. Отец все равно будет целыми днями торчать в лаборатории, сказала она, так лучше она останется в своем доме, пусть и одна, но в знакомой обстановке.

— Господи, ну почему я должен его провожать? — раздраженно спрашивает Гоголь, хотя прекрасно понимает почему — для его родителей любое передвижение, даже самое пустячное, всегда превращается в событие, которое следует отмечать как в точке отправления, так и прибытия. Но из духа противоречия он продолжает: — Мы и так уже живем в разных штатах. Я практически на таком же расстоянии от Огайо, что и от Бостона.

— Неправильно говоришь, — возражает мать. — Гоголь, пожалуйста, ты же с мая месяца не был дома.

— Я работаю, ма. Я занят, понимаешь? Соня ведь не приедет?

— Но Соня живет в Калифорнии. Ты гораздо ближе, сын.

— Послушай, я никак не могу в эти выходные. — Он выдавливает из себя правду по капле. — Вообще-то я уезжаю в отпуск. Я уже все распланировал.

— Почему ты говоришь нам об этом отпуске в последний момент? — удивляется мать. — Какой отпуск? Какие планы?

— Я проведу пару недель в Нью-Гэмпшире.

— О! — говорит мать. По ее тону понятно, что это не производит на нее впечатления. — А что тебе делать в Нью-Гэмпшире? Чем это место лучше Бостона?

— Я еду туда со своей девушкой, — говорит он, теряя терпение. — Там у ее родителей дом.

Мать какое-то время молчит, и он знает точно, что она думает: «Ну вот, у него есть время проводить отпуск с чужими родителями, а своих даже навестить не желает».

— А где расположен этот дом?

— Точно не скажу. Где-то в горах.

— А как зовут девушку?

— Макс.

— Это мужское имя.

— Нет, ма. Ее зовут Максин.

В результате они останавливаются у его родителей на обед по дороге в Нью-Гэмпшир. Максин совершенно не возражает против этого: во-первых, это по дороге, а во-вторых, ей ужасно любопытно познакомиться с его родителями. Они берут напрокат машину, набивают багажник продуктами, которые Джеральд и Лидия перечислили на обороте присланной по почте открытки: вино, особый вид спагетти, большая канистра оливкового масла, толстые куски пармезана и с десяток упаковок свежего бри. Гоголь удивленно интересуется, зачем они накупают столько продуктов — что, ближе магазинов не будет? Макс смеется: так и есть, ведь они едут в места, где вокруг лишь дикая природа, что они сейчас закупят, то и будут есть все это время. По дороге на Пембертон-роуд Никхил посвящает Макс в самые необходимые правила этикета, которые она должна соблюдать в доме его родителей: никаких прикосновений, поцелуи категорически воспрещаются, никакого алкоголя за обедом.