Книга Tanger, страница 27 – Фарид Нагим

— Точно, все говорят, но на самом деле абсолютно не подходит, точно тебе говорю, Дим!

— В этот раз с дочкой встречался, — сказал он. — Гуляли с ней так долго, потом отводил ее домой. И знаешь, Анварка, я задумался о чем-то и долго-долго так шел в своих мыслях, а потом вдруг как-то почувствовал ее ручку в своей руке и вспомнил про неё, что я с дочкой иду, испугался даже. И знаешь, Анварка, она тоже притихла и тихо шла, только искоса посматривала на меня, она поняла, что с папой что-то происходит, и она переживала за меня, ей тоже стало больно, как и мне, ведь мы с ней родные, связанные, а ведь она еще такая маленькая…

Он вдруг увидел, что я смотрю на его руки, на эти его большие шрамы, похожие на кривые улыбки, и я уже не мог спрятать взгляд.

— Слушай, Дим, у тебя руки такие волосатые! У тебя грузин каких-нибудь не было в роду?

— Нет, Анварка, мама говорит, что прибалты были.

— A-а… А что за книжка «Голый завтрак»?

— Не знаю, не читал.

— Я ее у тебя всегда вижу.

— А хрен знает, зачем-то таскаю с собой.

— Да, бывает такое. А ты, знаешь, Дим, как в Москве журналы издаются? Восемьдесят процентов картинок, Дим, сканируются из старых западных журналов. Мы тоже сканируем. Пиздим, короче говоря.

— Я знаю. И в музыке так же.

— Дим, знаешь, что я ненавижу больше всего?

— Что, Анварка?

— Я ненавижу пословицу: если ты такой умный, почему такой бедный?

— И я, я тоже ее ненавижу. Ван Гог был тупой.

— Дим, а как твое имя будет по-американски?

— Не знаю, ну, допустим, Джон, а что?

— А мое?

— Анджей, нет, это польское… Анди… Энди, вот как ты будешь по-американски. А что?

— Я понял, Джон, — сказал я с ленивым пренебрежением. — Ты — неудачник!

Димка закурил.

— Вот что я тебе скажу, Энди. Ты, бля, тоже неудачник, Энди.

— Как это нелепо, говорить кому-то, что он неудачник.

— Энди?

— Ну что, Джон?

— Я знаю, что у тебя есть шампанское!

— Ты видел, что ли, уже?

— Я что угадал, что ли?!

— Точно есть.

— А потому что, Анварка, у тебя всегда есть шампанское заныканное.

Я достал шампанское. Он веселился, как ребенок.

— Вот блядь, Энди, это мясо горит!

— А что, еще и мясо есть?

— Не знаю, не знаю, по-моему, уже нет. Блин, но какой-же все-таки проигрыш на саксофоне хороший — па-ба-рай-ба-пай… па-ба-рай-ба-пай… вспомнил сейчас… ани были так-сис-ты… па-ба-рай-ба-пай…

— Дим, а прикинь… дым, бля, какой… а прикинь, у нашего Юрия Владимировича пальцы короткие и когда он здоровается, такое чувство, будто у него пальцы отрублены на половину.

— А это кто?

— Да так, есть там один. Дим, я же здесь бабу недавно трахал.

— Да ты что? — посерьезнел так, замер.

— Да, в возрасте уже, Надежда. Познакомились по телефону, она номером ошиблась… У нее, Дим, видать так давно никого не было, что она смотрела на меня, вылупив глаза. И вот я это, вхожу в нее, короче, а она такая: ой, мама, я вхожу, а она: ой, мама, ой, мама, ой, мама… ей лет сорок уже, а она — ой, мама. Я как расслышал, мне так смешно стало, а она: ой, мама, ой, мама, я терпел, а потом тоже говорю: ой, папа, ой, папа. И вдвоем с ней, она: ой, мама, я — ой, папа, о-о-х мама, о-о-х, папа, ой, мама, ой, папа, причем оба серьезно так, главное, что серьезно.

Димка заржал.

— Как-как ты говоришь?

— Ой, мама, а я — ой, папа, ой, мама, ой, папа.

Делал что-то с мясом и все повторял: ой, мама, ой, папа, и хохотал.

— Надежда умирает последней, а я ее законный наследник, — пропел я.

— Анварка, а может нам девчонок каких-нибудь снять?

— Давай, Дим, здесь поблизости, да?

Мы быстро оделись и вышли. Как только появлялись девчонки, весь наш запал пропадал. Я надеялся на Димку, а он на меня. Когда они появлялись, Димка становился серьезным и равнодушным и как будто бы совсем не пьяным. Так и стояли на остановке, два идиота.

— Дим, а ты знаешь, что если в Германии мороз чуть выше десяти градусов, то там жизнь замирает?

— А в Индии, Анварка, минус два — уже со смертельным исходом…

— Я понял, Дим, у нас не получится, мы не созданы для этой роли.

— Я вот тоже думаю.

— Это надо Гарника.

— Да.

— Или Германа.

— А нам, на самом деле, не это интересно, неудачник Джон.

— Но хочется же, неудачник Энди.

Дошли до светофора, подождали зеленый и не стали переходить. Снег. Тетка с догом. Мусорный бак с выломанной балконной дверью.

— Дим, скажи, а правда дог похож на гомосексуалиста?

Он смотрел и хмыкал.

— Да, точно, что-то есть такое… Ну что, так и будем идти?

— Дальше и дальше, — сказал я, и мы оба остановились.

— Может, педику Кириллу позвонить? — засмеялся он.

— А ты что знаешь про него? — я тоже засмеялся.

— Мне Артемий Финецкий говорил, да про него все знают, он сам бегает и всем рассказывает, что стал педиком. Он, конечно, приедет, если ему позвонить.

— Да уж, Дим.

— А Гарникян чем занимается?

— Слоган для Билайн хочет придумать.

— A-а… Может водки выпить?

— Коктейли не надо, коктейли не надо! Если водки выпьем, Дим, у нас такой коктейль внутри будет, Северное сияние, бля!

— Надо выпить, а то насморк замучил.

Купили водки. Смотрели на девчонок. Прошли мимо этой жалкой, занесенной снегом по самую крышу, «Волги».

— Так бы и сказал, Дим, что водки хочешь, а то — девчонок снять, мы не созданы для этой роли.

— Я вот сам не люблю в себе это, нерешительный, бля.

— И я тоже, Дим.

— Поэтому мы и оказались здесь. Сейчас позвоню Кириллу и скажу: педик-неудачник Кирилл, дело есть, короче, смазывай задницу и к нам, — он захохотал.

— Поэтому, Дим, мы здесь, а Гарник и Герман с женами. А мы здесь с водкой… — рот мой вдруг наполнился ее губами, и я услышал синтетически свежий запах жвачки… — забыл тебе рассказать, мы после Нового года с Германом проститутку сняли.

— Ой, мама, блин, я пропустил. Ой, папа, бля.

— Хорошая, только она какая-то сонная была, и Герман ее все время будил, мол, работать, матушка, работать.