Книга Лечебный факультет, или Спасти лягушку, страница 6 – Дарья Форель

Все мы, наверное, от учебы поотвыкли. Большая часть студентов-медиков — уже довольно взрослые поди, не вчерашние выпускники. Один закончил медколледж, другой уже успел поработать санитаром, третий приходит на первую лекцию после ночного дежурства. Ко многому пришлось заново привыкать. Хотя бы к системе субординации. К тому, что перед профессурой ты бесправен и три четверти каждого прожитого дня проводишь в неком подчинении. Ты вынужден извиняться, быть вежливым, слушаться, хлопотать.

И, конечно же, учиться. Через два месяца стало ясно, что экзамен я не потяну. И не то чтобы я не знала математику, я просто не способна в нее вникнуть. Математику— не вызубришь. Как ни крути. Пришлось советоваться.

— Успокойся. Юрченко — в адеквате, — сказала Фарзет. — Всунь ей штуки три, она тебе все проставит.

— Да ты что, в первый раз замужем? — удивился лысый Власов. — Ты что, иностранка?

— Слышьте, а как это делается-то? — поинтересовалась вместе со мной грузинка Мариам.

Что значит — «как»? Спокойно подходите и говорите: Людмила Ивановна, мне надо позаниматься. Не порекомендуете хорошего педагога? Деньги, что называется, не вопрос. Она тут же скажет, мол, знаю-знаю. Людмилой Ивановной зовут. В вашей группе ведет. Принимает после семи… Вот и все. Заодно и подтянете материал. Только не ссыте…

Я очень беспокоилась. Перебирала всевозможные Формулировки. Некоторые из них даже записала в блокнот. Накануне звонила друзьям, которые уже закончили учебу.

— Не было у нас ничего такого! — сказала Маша, бакалавр по живописи, выпустилась лет семь назад. — Это какой-то бред. Даже, пардон, незаконный…

…Через неделю я дрожащим голосом сказала:

— Людмила Ивановна, можно переговорить с глазу на глаз?

Урок недавно закончился. Юрченко только поднимала богатые телеса с крохотного стула. Облокотившись о парту, она собирала свои дневники. Я разговаривала с ее широкой спиной. Но спереди подлетела Фарзет.

— Я… Это… Короче, платить буду. Форель тоже хочет. Когда приходить?

Мне стало страшно.

— В семь тридцать, сорок пятая аудитория, — спокойно ответила Юрченко, не отрывая взгляда от разбросанных по столу бумаг, — тариф — тысяча пятьсот. Скидок никому не делаю. Идите, девчонки, у вас сейчас химия начнется…

Впоследствии я по два раза в неделю приходила к Юрченко одна. Передавала деньги от Фарзет. Людмила Ивановна трогательно, самоотверженно и строго учила меня математике. Толк был нулевым. Я продолжала задавать плоские вопросы и ставить там, где дельта, — икс. Изнуренная своей благодетельностью и моей тупизной, Юрченко жирными линиями вычеркивала мои корявые формулы. Я чувствовала полную безнадегу. Кроме моей первичной антипатии к личности педагога, незнания элементарных уравнений и брезгливости перед самим фактом взятки, мне было тупо скучно. Однажды Юрченко это учла.

— А… а что вы читаете?

— Да так. По-разному. Вам нравится Аксенов?

— Очень! Он замечательный. Больше всего люблю «Остров Крым».

— Согласна. Гениальное произведение.

— Да.

— Да.

— А этот, как его, Довлатов?

— О, это один из моих любимых писателей! Моя бабушка даже говорила: «то любит Довлатова, тот — из нашей семьи».

— Надо же!

— А что вам нравится?

— Ну— ну я что-то запамятовала…

— А у меня как раз «Наши» в сумке лежат. Берите.

— Спасибо большое. Ладно, если откровенно, я Довлатова не читала. Аксенова тоже. Но знаю, что они хорошие (прямо так и сказала, честное слово).

— Да, ничего.

— Даш, а зачем вы вообще пошли в медицину?

— Из романтики. А вы?

— Погодите, а что значит «из романтики»? У вас тут кавалер какой-то учится?

— Да нет. Просто я в армии служила, понабралась там всяких идей, потом познакомилась с одним человеком, узнала про Красный Крест, про врачей без границ… Мне хочется делать что-то полезное в жизни. Звучит как плохая отмазка, но так оно и есть.

— Понятно. А у меня… знаешь, у тебя будет еще полчасика? Я пойду чай заварю. Дома доделаешь все, ладно?

Душа моя заликовала.

— Разумеется…

— Я конструировала боевые ракеты. В Советском Союзе это считалось безумно престижно. Работа была хорошей, достойной, денежной. Мы даже создали «Икс Двадцать девять Эм Эн». Знаешь такую?

Бог миловал.

— Она должна была принять участие в Афгане. Но это неважно… Затем началась перестройка, меня уволили. Но муж служил в одном крупном медицинском комитете, хорошо зарабатывал. Я думала — жизнь будет спокойной, гладкой. Мы часто бывали за границей. Покупали американскую технику. Дети росли крепкими. У меня тогда было много шуб. Разных — кроличья, соболиная, шиншилловая. И очень стройная талия. Как у тебя. Но пять лет назад случилось то, что случилось. У меня умер муж. Младшему было тогда шесть. Старшим — немного больше.

Сначала мы продали пианино, на котором я так и не научилась играть. Мне казалось, после этого должно произойти какое-то чудо. Но нет. Затем распродавали все по кусочкам — шкафы, сервиз, телевизор, кухонную утварь, даже старый видеомагнитофон. Потом мы продали дачу. Лева болел. Ему требовались лекарства. Квартиру пришлось заложить. Я, как говорят, в долгах, как в жемчугах.

— А что с Левой сейчас?

— Ничего хорошего. Он, конечно, выздоровел. Но его отчислили из «полиграфа». Грызет мою спину. Работать отказывается. Слава богу, хоть не пьет… У него есть идея — создать художественный бизнес. Неплохой, надо сказать, концепт. Но Лева ничем не занят, понимаешь? Время, говорит, не наступило. А когда наступит, меня уже выкинут на пенсию-

Людмила Ивановна долго рассказывала о своих бедах. Она говорила быстро, не останавливаясь, мешая прошлое, настоящее и будущее. Ее прорвало. Обычно с таких бесед не очень молодые женщины начинают дружбу. Я покорно слушала, жалела. Мне кажется, меньше всего эта дама стремилась к сочувствию. Ей просто надо было заполнить чем-то оставшееся время. Но если уж говорить по душам — то непременно о проблемах. Нельзя понравиться новому человеку, если твоя жизнь — хороша…

И вот она нашла представителя своего, так сказать, общественного слоя. «Интеллигента» — как она потом с удовольствием стала говорить. Вскоре я замечу в этом тенденцию. Мединститутским преподавателям не хватало культуры. Большинство из них были людьми поверхностными, с некоторым налетом мещанства. А студенты, как сказала Людмила Ивановна, «понаехали из дыр». Это вызывало у таких, как Юрченко, брезгливую недоверчивость. Педагогам хочется защитить статус, покривляться. Внести гуманитарную каплю в серый быт. Стоит случайно спросить какого-нибудь профессора относительно, скажем, творчества Брехта, и к тебе моментально сменят подход.