Книга Записки на кардиограммах, страница 61 – Михаил Сидоров

— Как там Сантьяго?

— Сантьяго вешается. Вода еще есть?

— Есть.

Последние полтора литра. Янин взгляд обозначил недоумение и тревогу; я подмигнул ей.

— Много еще рюкзаков?

— Два.

— Помочь?

Мужик обрадовался:

— Спасибо, старик. Сейчас докурю, и пойдем, лады?

Я кивнул. Толстяк протянул руку.

— Юра.

— Феликс.

Мы спустились за перегиб. Навстречу пер навьюченный очкарик с гитарным чехлом на шее.

— Где Сантьяго?

— Сдох. Сидит, дышит. Попить есть?

— Наверху. Вот, Феликс нас спас.

Очкарик протянул мокрую ладонь.

— Михаил.

— Феликс.

— Как снежники?

— Стаяли. Вода — только из озера.

— Всегда ж лежали еще…

Михаил пах резче. Футболка на нем насквозь промокла, а поперек лба, как у Рембо, темнела красная тряпка. Очки, щетина, армейские шорты — уголки бедренных карманов загнулись и торчали острыми крылышками.

— Сантьяго далеко?

— В кустах.

Прозвищу Сантьяго не соответствовал: мелок, лыс, зубы забором — то ли доцент, то ли разнорабочий. Сидел и дымил беломориной.

— Что, Саня, вешаешься?

Сантьяго молча кивнул.

— Это Феликс. Сейчас мы тебе Люськин рюкзак принесем, так что не спеши тут.

— А я и не спешу.

Два рюкзака, один большой, другой поменьше, прислонились к стволу дерева. Я влез в лямки огромного «Шерпа». Дернулся встать.

Ни хрена себе!!!

— Блин, вы чего туда насовали?

— Тяжко? Давай я.

— Не-не, сам. Дай руку.

Встал. Постоял. Пошел. Раком, руками за землю. Отбрасывает — охренеть! Пот градом, ноги дрожат, на каждый шаг по два вдоха приходится.

— Это уже не путешествие, а перенос тяжестей.

— С детьми идем, сам понимаешь: то да се, вот и набежало под сороковник. А когда мы в марте на Полярный Урал шли, народ, для экономии веса, мульки с одежды спарывал и обертки с конфет снимал.

Поравнялись с Сантьяго, пошли втроем. За перегибом стало полегче — знай переставляй ноги да воображай себя где-нибудь в Гималаях.

Темнело.

— Вы где ночуете, Феликс?

— Мы-то? Внизу хотели, в долине.

— Ночуйте с нами — поужинаем, настойки хлопнем, песенок попоем… все лучше, чем на ночь глядя впотьмах шариться.

— Да мы без палатки.

Удивился.

— Чего так?

— Рюкзак позавчера дернули, со всем содержимым.

— Ну-у… Тогда вам с нами сам бог велел.

Что и требовалось.

— Тут поблизости встать есть где?

— Есть. Метрах в трехстах террасы с соснами, самое то для ночевки.

— Гут, Максимка! Челночим мешки, и за водой. К озеру отведешь?

— Отведу.

Переташились. Я, Сантьяго и очкастая Люська пошли по воду, остальные разворачивали палатки, разыскивали сушняк, ставили лагерь.

Когда мы вернулись, пылал костер. Резали сало и хлеб, крошили салат в мисках, накрывали стол на ковриках.

Поблескивали алюминиевые стаканчики; дети, зевая, глядели в огонь.

Перекинули жердь, повесили котлы.

— Что готовим — рис, гречу?

— Гречу, гречу!

— Может, все-таки рис?

— Да ну его, гречу давай.

Юра присел с плоской флягой из нержавейки.

— Давайте-ка накатим для аппетита.

Разобрали стаканчики.

— Ну, за встречу!

Жидкое пламя по горлу; длинные ломти копченой, с перцем, корейки вдогон. Вкуснотища — шоб я так жил!

Сантьяго, работая тесаком, вскрывал банки с тушенкой; нарезали лук, поджарили в крышке на сале. Запах — чума: еще бы, двое суток одну только кашу рубать!

— Юр, спальник дашь?

— Конечно! Кать, дети пусть сегодня у вас будут, а Яну с Феликсом к нам.

— Спасибо, мы под открытым небом лучше.

— Замерзнете.

— Не замерзнем.

Это Яна сказала. Я посмотрел ей в глаза: точно?

— Как скажете. Коврики возьмите, чтоб лапник не резать.

Греча сварилась. Слили воду, вывалили тушенку, замешали с луком, залили майонезом. Набухали в миски — фига они жрать! Пустили по кругу крышечку с чесноком — мы отказались.

Наполнили по второй.

— За вас, ребята. За то, что мимо не прошли, помогли нам.

Чокнулись, выпили. Склонились над котелком, прикоснувшись висками — зрачки широкие, в глазах блеск…

— Чаю кому?

Горячий, ароматный, чернющий; раз глотнул — по поверхности радужное пятно с губ. Греча нежная, с приправами, во рту тает.

— Добавки?

Какое там, это бы съесть. Вторую кружку под сигарету, потом откинуться навзничь — ё-моё, сколько звезд!

— Налить, Феликс?

— Спасибо.

Тинькнули струны и поплыли, настраиваясь. Михаил кашлянул, взял на пробу пару аккордов.

Не оставят вибрамы

рифленый свой след на камнях,

и затянет туманом

тропинку за нашей спиной…

Он играл мягко, отбивая подушечками по струнам; гитара не вылезала, звуча негромко и ненавязчиво.

Сохранится лишь память

об этих прекрасных краях,

да легонько прихватит

хандра по дороге домой.

Ах, какая там ширь!

Ах, какая там высь и простор,

в шумном городе вспомнится все

с непонятной тоской,

как рассвет красит небо

и снежные шапочки гор,

и плывут облака

под ногами неслышной рекой…

Остальные вполголоса подхватили:

Хмурый город нас встретит

своей суетой-маетой,

скажет: «Здравствуй, ну как?» —

и узнает, что там можно жить.

Не поверит, услышав про реки

с хрустальной водой,

удивится, увидев,

что мы разучились спешить…

Басы звенели, верхи жужжали, как пчелы; я приподнялся на локте — двенадцатиструнка: тепло темного лака, надраенные колки, благородные линии…