Онлайн книга «Ароматы кофе»
Эмили чуть не задохнулась от возмущения. И тут я услышал со стороны мужчин за моей спиной выкрики: — Да пихни ты ее! Кучка мужчин рванула вперед, сталкивая Эмили на мостовую. Потрясенный я крикнул полицейскому: — Неужели вы позволите им так обращаться следи? Он взглянул меня равнодушно: — Леди? А где она, леди? Нас было не больше шестидесяти, когда мы наконец начали шествие, а с обеих сторон окружала толпа под двести человек. Некоторые грозили кулаками, некоторые выкрикивали оскорбления, но большинство просто глазело на женщин нагло, как на самок. Мало-помалу враждебность толпы переросла в действия. Две женщины несли развернутый транспарант, на котором был красиво вышито: «Комитет текстильщиц Чешира». На моих глазах трое мужчин ринулись к ним. Вырвав транспарант из рук женщин, они стали его рвать и топтать, пока от него не остались лишь плававшие в луже обломки древка и клочки материи. Несколько полицейских, стоя меньше чем в двадцати футах, молча наблюдали за происходящим. В нашей процессии мужчин было немного, но толпа особенно ополчилась на нас. Сначала я никак не мог понять, откуда эти странные кудахчущие звуки, пока не расслышал сами выкрики: — Куд-куда, подкаблучник! — Ступай на кухню! Я почувствовал, как Эмили на ходу взяла меня под руку. — Не обращай внимания! — Напротив, — сказал я. — Как раз подумал, как это приятно, что меня принимают за твоего мужа. Когда мы дошли до Вестминстера, толпа начала в нас плевать. Некоторые активисты оказались на удивление меткими. Запускаемые со всех сторон сверкающие плевки, пересекаясь, летели в воздухе. Один шлепнулся на обшлаг жакета Эмили, повиснув слизистой, переливчатой брошью. — Ничего умней не придумали, — угрюмо буркнула Эмили, вынимая носовой платок. Мы вошли на Вестминстерскую площадь, подпираемые густой толпой. Впереди, перекрывая дорогу к Палате общин, встал конный полицейский заслон. Видно, нам не разрешалось все-таки передать свою петицию, но нам теперь и назад не было пути. Повсюду вокруг завывание толпы усилилось, поскольку стоящие к нам ближе, воспользовавшись нашим замешательством, ужесточили свои издевательства. И вдруг без всякого предупреждения справа от нас группа мужчин, взревев, набросилась на участниц шествия, принявшись хватать женщин и валить их на землю. — Почему полиция бездействует? — Вон, зашевелились наконец. Смотрите! И действительно: полицейские вынули свои дубинки. Но с упавшим сердцем я увидел, что они вовсе не оттаскивали бузотеров; их мишенью стали суфражистки. Женские крики заполнили площадь. Никуда скрыться мы не могли — метавшаяся в панике вокруг нас толпа была слишком густа, и хоть мы, как морские водоросли среди камней, проталкиваясь, пробивали себе путь вперед, нас неизменно относило на прежнее место. Синие мундиры и их дубинки были уже в двадцати — в десяти футах, уже достаточно им было дотянуться до нас рукой… Я видел прямо перед собой, как ближайший ко мне полицейский с красной, потной физиономией повалил женщину наземь. Она брыкалась, отбиваясь от него, он ударил ее дубинкой по ногам. — Спрячься за меня! — сказал я Эмили. — Это не поможет. — Все равно: давай! Повернувшись, я прижал ее к себе, подставив спину под синюю волну, уже готовую обрушиться на нас. Весь в крови, в кровоподтеках долгие часы я сидел в камере: ждал и раздумывал над происшедшим. Странная штука преданность. Она может быть сознательной — но также может быть и интуитивной, она может быть решением, вынужденным обстоятельствами. У меня не было причин радеть за женское движение. Но я стоял рядом с ними, когда на них напали, и теперь, совершенно внезапно, осознал естественную справедливость всех их попыток. Если, как утверждали газеты, их требования и в самом деле тривиальны, зачем же тогда властям в своем противостоянии доходить до таких крайностей? Если женщины и в самом деле такие хрупкие, бесценные создания, которых пропускают вперед при входе и ограждают от толпы на тротуарах, тогда почему при малейшем проявлении их несогласия надо избивать дубинками? И действительно ли они — слабый пол, или же этот миф придуман мужчинами, чтобы можно было соответственно с женщинами обращаться? Я все задавал себе эти вопросы, не находя ответа, как вдруг дверь отворилась. В камеру заглянул полицейский и сказал: — Пошли со мной! Как был, в наручниках, я был препровожден по коридору в мрачную комнату, выложенную, как в ванной, белым кафелем. Супруг Эмили сидел за стальным столом. Рядом с ним сидел некто с суровым лицом и в черном костюме. — Уоллис, — сказал Брюэр, презрительно оглядывая меня с ног до головы. — Мне следовало бы догадаться. — Догадаться? О чем? Он откинулся на спинку стула, засунув большой палец в жилетный кармашек для часов. — Когда мне сообщили, что я арестован вместе с женой, естественно, я пришел в недоумение. Находиться одновременно в двух местах довольно сложно, а уж нарушать общественное спокойствие за пределами Палаты общин, одновременно находясь в ней, разумеется, нечто из ряда вон. — Уверяю вас, в данной ошибке я неповинен. — Верно. Вина моя. Я должен был понимать, что некто… или нечто… заразило мою жену этой дрянью. Его слова показались мне настолько нелепыми, что я расхохотался. Он мрачно взглянул на меня: — Что тут смешного? — Где она? — Ее освободят по медицинским показаниям. — Что? Она ранена? — Это, черт побери, не ваше дело, — рыкнул тип в черном костюме. — Она страдает истерией. Известно ли вам было об этом, когда вы потащили ее устраивать бунт? — Истерией? Кто это сказал? — Я сказал, — отозвался человек в черном. — Доктор Мейхьюз ее лечащий врач. Выяснилось, что она с некоторых пор уже не посещает предписанные ей процедуры у специалиста. — Брюэр с отвращением смотрел на меня. — Так или иначе, она теперь не будет получать необходимое лечение. — Если вы причините ей какое-то зло… — Я отправлю ее в частный санаторий в сельской местности, — перебил меня Брюэр. — Свежий воздух и покой окажут на нее благотворное воздействие. Вы же впредь больше никогда ее не увидите. Надеюсь, я ясно выразился. — Я намерен написать полный отчет о сегодняшнем шествии, включая незаконные действия полиции, и направить материал в газету, — сказал я. — Извольте. И вы обнаружите, что ни один редактор в этой стране ваш материал не напечатает. Отведите его обратно в камеру, — кивнул Брюэр полицейскому. Набравшись наглости, я произнес: |