Книга Ароматы кофе, страница 110 – Энтони Капелла

— И что все это значит?

Дженкс развел руками:

— Старик скажет, если сочтет нужным.

Кроме того, Пинкер сосредоточенно интересовался прогнозами погоды и всякими непонятностями. Однажды я заметил у него на письменном столе «Альманах» Мура. [72] Все поля были исчерканы какими-то странными каракулями и знаками, напоминавшими алгебраические, но которые вполне могли носить астрологический характер.

— Ожидается еще одна демонстрация, — сказала Эмили. — Эта будет самой крупной, все суфражистские общества объединились, чтобы ее организовать. Созывается около миллиона участников, толпа заполнит все улицы от Гайд-парка до Вестминстера.

— И, я вижу, несмотря на свое положение, ты намерена пойти?

— Конечно.

— Отсутствие одного человека никто не заметит.

— Если так скажет каждая, тогда ни о каком «Деле» не может быть и речи. Послушай, Роберт, некоторые женщины идут на неимоверные жертвы, лишь бы участвовать в этой демонстрации, — служащие рискуют потерять работу, жены рискуют быть избитыми мужьями.

— Давай я пойду вместо тебя.

— Что?

— Если ты согласишься просто посидеть дома, я пойду вместо тебя. Но если ты настаиваешь на своем участии, я не пойду. Так что общее количество останется прежним.

— Неужели ты не понимаешь, — сказала Эмили, — что это совсем не одно и то же?

Я пожал плечами:

— Пожалуй, не понимаю.

— Это тебе не очки какие-нибудь подсчитывать. Мы — живые голоса, мы живые люди, которых должны услышать. — Она, посмотрела на меня и беспомощно развела руками: — Нет, Роберт, это уже просто несносно!

— О чем ты?

— После твоего возвращения из Африки, — сказала она тихо, — ты стал совершенно другим.

— Я повзрослел.

— Возможно. Но ты к тому же стал циничней и озлобленней. Куда подевался тот жизнерадостный позер и баловень судьбы, которого отец встретил в «Кафе Руайяль»?

— Он был влюблен, — сказал я. — Дважды. И оба раза не заметил, что оказался круглым идиотом.

Она тяжело вздохнула:

— Пожалуй, мой муж прав. Пожалуй, нам с тобой надо меньше встречаться. Тебе, наверно, это не просто.

— Я не могу отказаться от тебя, — резко бросил я. — Я освободился от той, другой, но от тебя освободиться не могу. Ненавижу себя за это, но не в силах ничего с собой поделать.

— Если я действительно причинила тебе столько горя, лучше тебе отойти.

Что-то напряглось в ее голосе. Я взглянул на Эмили: в уголках ее глаз блестели слезы.

— Это, наверно, из-за малыша, — всхлипнула она. — Из-за него у меня глаза постоянно на мокром месте.

Видя ее в слезах, я уже не мог перечить. Но и продолжаться так больше не могло. Она была права: ситуация была безысходная.

На Нэрроу-стрит я обнаружил, что со склада носильщики выгружают мешки.

— Что происходит? — спросил я у Дженкса.

— Похоже, мы продаем свои запасы, — сухо сказал он.

— Как — все? Почему?

— Меня не удостоили объяснениями на этот счет. Может быть, вам он скажет больше.

— А, Роберт! — выкрикнул Пинкер, завидев меня. — Идите сюда! Мы отправляемся в Плимут. Только мы с вами. Поезд отходит через час.

— Замечательно. Но почему в Плимут?

— У нас там встреча с другом. Не беспокойтесь, в надлежащее время вы все узнаете.

Мы расположились в первом классе и следили в окошко за проплывавшим сельским пейзажем. Пинкер был на удивление молчалив; в последние дни им произносились некие импровизированные лекции, но я отметил также, что, находясь в движущемся транспорте, он несколько стихает, как будто неистовое стремление поезда вперед каким-то образом утоляет в нем неутомимую жажду активности.

Я вытащил книгу.

— Что вы читаете? — спросил он.

— Фрейда. Довольно интересно, хотя порой совершенно невозможно понять, что именно он хочет сказать.

— О чем он пишет?

— В основном, о снах. — И вдруг что-то заставило меня злорадно добавить: — Правда, в этой главе об отцах и дочерях.

Пинкер вяло улыбнулся:

— Удивительно, что у него это заняло всего одну главу.

— Смотрю я на этих овец, Роберт, — сказал он позже, глядя в окно. — Забавная штука. Когда мимо них пролетает поезд, они пугаются, но всегда при этом бегут в том же направлении, в каком движется поезд, хотя куда логичней было бы бежать в другую сторону. Они бегут, видите ли, откуда поезд уже ушел, не туда, куда он идет; они не способны понять смысл его движения.

— На то они и овцы, — заметил я, не вполне понимая, куда он клонит.

— Все мы овцы. Кроме тех, кто ими быть не желает, — послышалось мне в его шепоте, обращенном к окну.

Должно быть, я задремал. Открыв глаза, я обнаружил, что Пинкер смотрит на меня.

— Каждый раз, когда мы покупаем и продаем на Бирже, мы получаем прибыль, — сказал он тихо, как будто просто продолжал беседу, начало которой я пропустил. — Но этого мало. Каждый раз бразильцы вынуждены вмешаться в процесс и скупать больше кофе, им приходится его хранить, а это стоит денег. Таким образом, каждая наша прибыль давит на них все сильней и сильней. Меньше всего они хотят теперь хорошего урожая — они не могут позволить себе хранить избытки, накопившиеся с прошлых лет. Заморозки могли бы спасти их, но заморозков у них не бывает. — Пинкер покачал головой. — Не могу поверить, что это случайность. Никак не могу. Но тогда как это назвать? Каким словом?

Я кивнул, но больше он ничего не сказал, и вскоре я задремал снова.

В Бакли, небольшом полустанке близ Плимута, нас ждал вагон. На дверях я увидел небольшую монограмму, геральдическое «Н». Я попытался вспомнить, где я видел ее раньше. И тут до меня дошло: это было то же транспортное средство, которое я видел на фазенде в Бразилии.

— Это же монограмма Хоуэлла! — удивленно воскликнул я.

Пинкер кивнул:

— Мы едем к нему в его английский дом. Мы оба с ним сочли, что здесь встретиться благоразумней, чем в Лондоне.

Английский дом Хоуэлла представлял собой особняк в елизаветинском стиле. По обеим сторонам длинной дороги паслись овцы: сквозь просветы деревьев громадного парка проглядывало далекое море. Садовники были заняты стрижкой живой изгороди, а егерь с терьерчиком в кармане куртки и с ружьем под мышкой снял шапочку, приветствуя нас, когда мы проходили мимо.