Книга Скунскамера, страница 32 – Андрей Аствацатуров

— А почему мы едем не на «Икарусе»?

— Че-го? — презрительно протянула мама Булкиной. — Шагай давай! — и с восхищением помотав головой, во всеуслышанье объявила:

— В следующий раз, Тайтуров, персонально для тебя закажем «Икарус»!

— Дура она! — шепнул мне Старостин.

Автобус тем временем начал утробно рычать, намекая, что нам уже пора в него забираться. Тут я вспомнил, что мама мне утром говорила, чтобы я ни в коем случае не садился сзади, иначе укачает и будет тошнить. Но когда я вошел в автобус, то увидел, что все передние сиденья уже заняты одноклассниками. Внутри было душно. Пахло сигаретами и бензином. Я уселся позади всех, и тут же на соседнее сиденье плюхнулся белобрысый Миша Старостин. Мы с ним тогда очень дружили. Миша стал моим кумиром еще в первом классе, когда он показал мне, как нужно правильно плеваться. Помню, на перемене мы стояли у открытого окна в туалете и соревновались, кто дальше плюнет. Спустя много лет, я прочитал эссе Марселя Мосса о плевке и понял, что те минуты были самыми счастливыми в моей жизни.

Тем временем в проходе выросла длинная тощая фигура незнакомой женщины. Я и не заметил ее, когда вошел в автобус. Она что-то начала говорить, но было не разобрать. Звук мотора заглушал ее голос почему-то жалостливый, и до нас долетали только отдельные слова, которые никак не собирались в осмысленные предложения.

…Город-герой… подвиг ленинградцев… Петр Первый… Ленин… Сергей Мироныч Киров… Нева…

Автобус, наконец, тронулся. Друг за другом сначала медленно, а потом все быстрее потекли дома и желтые деревья. Я очень боялся, что меня стошнит, и сидел смирно, напрягшись всем телом, разглядывая то меняющиеся за окном картины, то отломанную ручку на сиденье прямо передо мной. На разговаривавшую тетку я внимания не обращал, тем более что ее было совсем не слышно. Меня мутило. Словно кто-то скрутил мой желудок, стараясь выдавить из него наружу все то, что я съел за обедом. От духоты и спертости воздуха начала кружиться голова. Я не понимал, где мы едем, что мне говорят, и мог думать только об одном. О том, что меня может вывернуть прямо в автобусе. Но тут одна из двух сопровождавших нас мам поднялась со своего места, что-то громко спросила и открыла верхний люк. Мне стало легче. Минут через пять мы остановились и вышли у Финляндского вокзала. Там нам долго рассказывали, как из-за границы приехал Владимир Ильич Ленин и выступал перед рабочими и солдатами на броневике.

Потом мы ехали вдоль Невы к Медному всаднику, и настроение как-то само собой улучшилось. Захотелось с кем-нибудь поговорить. Старостин, сидевший рядом, как будто почувствовал это мое желание. Подмигнув мне, он полез в портфель, достал оттуда учебник по родной речи и внимательно принялся перелистывать его.

— О, Аствац, зырь!

На картинке, куда он тыкал пальцем, была нарисована девочка с косичками в парадной школьной форме, в белом переднике и с пионерским галстуком. Она радостно протягивала огромный букет стоящей перед ней высокой пожилой учительнице. Та смотрела на девочку ласково и в то же время строго. Старостин с наслаждением разглядывал картинку несколько секунд, а потом вынес неожиданный вердикт:

— Алкоголики!

— Чего? — не понял я. — Какие еще алкоголики?

Я, в самом деле, очень удивился его словам. Учительница и девочка мне не понравились, но они совершенно не были похожи на алкоголиков и пьяниц. Я часто видел пьяниц возле своего дома на площади Мужества. Они всегда размахивали руками, шатались и падали. А эти не делали никаких движений. Просто стояли смирно и твердо держались на ногах.

— Сейчас, — пообещал Старостин и зачем-то полез в портфель.

— Ребята! Слева от нас, — услышали мы вдруг сквозь шум голос тетки-экскурсоводши, — Зимний дворец. Здесь жили русские цари. А впереди — Адмиралтейство.

Старостин тем временем извлек из портфеля пенал, открыл его, вынул карандаш и назидательно потряс им у моего носа.

— Только, чур, не смотреть!

Я отвернулся к окну и стал разглядывать салатное здание с разукрашенными колоннами и разными фиговинами, которое мы проезжали. Это — Зимний дворец. Здесь жили цари. Ничего интересного. Теперь-то их там нет! Тогда зачем о них вообще говорить? Мало ли, кто где жил… Можно подумать, людям было очень хорошо, оттого что в Зимнем дворце жили цари. Вот Ленин — это я понимаю. Это — совсем другое дело. За такими мыслями украдкой я делал попытки скосить взгляд влево и посмотреть, что же там рисует Старостин в «Родной речи», но он всякий раз закрывал картинку ладонью.

Наконец, Старостин ткнул меня в бок карандашом и смилостивился:

— Теперь можно! Я стал смотреть.

Картинка, на которой школьница подносила цветок строгой учительнице, сильно изменилась. Теперь обе стояли с огромными оскаленными улыбками, очень страшными. На рукаве у учительницы красовалась повязка с фашистской свастикой. У школьницы под глазом появился большой фингал, а под носом — мохнатые усики, делавшие ее похожей на маленького Гитлера в косичках. При этом учительница держала в руке бутылку, немного наклонив ее горлышком вниз, как бы готовясь налить школьнице, которая вместе с букетом протягивала ей стакан.

— Сейчас нальет! — прокомментировал Старостин и с презрением ткнул рисунок тупым концом карандаша. — Видишь? Алкоголики фашистские… Еще улыбаются.

— Во гады, — подтвердил я.

Старостин подрисовал девочке-Гитлеру хвост и, полюбовавшись результатом, продекламировал:

Внимание, внимание!

Говорит Германия!

Сегодня под мостом

Поймали Гитлера с хвостом!

— Тише вы! — спереди в проеме между спинками кресел показалось злое лицо Оли Семичастных. — И так ничего не слышно из-за вас…

— Дура! — огрызнулся на нее Старостин. Оля внимательно посмотрела на него и спокойно пообещала:

— Ах, так? Я вот все расскажу Валентине Степановне!

— Давай, расскажи! — хмыкнул Старостин. — А ее тут нет. Слышь, Аствац? Она расскажет!

— Все равно, — не сдавалась Оля Семичастных. — Я Ларисе Лукиничне сейчас нажалуюсь!

Но особенной уверенности в ее голосе не было. Она отвернулась и резко откинулась на спинку своего кресла.

— Мишка! — шепнул я Старостину. — А вдруг она наябедничает Валентине Степанне?

— Ты что, струсил? — презрительно сощурился Старостин. — Девчонки испугался?

Я пристыжено молчал.

— Струсил-струсил! — поддразнил меня Старостин.

Я отвернулся и принялся смотреть в окно. Автобус ехал мимо каких-то домов. По тротуару шла женщина в голубом плаще и катила перед собой белую детскую коляску.

— Струсил! — продолжал дразниться Старостин.

Я не реагировал.

— Струсил… — еще раз повторил Старостин, но уже было ясно, что дразниться ему надоело.