Онлайн книга «Президент Московии. Невероятная история в четырех частях»
|
Ч:. Информация соответствует действительности. Предположения нелепы. Я противник запретов. «Новое Литературное Обозрение (НЛО)»: Ваш любимый писатель? Ч.: Однозначно ответить не могу. Из русских классиков – Пушкин, Толстой, Чехов, Бунин. Из русских писателей советского периода – Булгаков, Гроссман, Замятин, Владимов. Из постсоветских выделяю Кабакова, Славникову, Прилепина, Шишкина… ЦТ, 7-й канал: Какие программы московитского телевидения вы предпочитаете? Ч.: Не предпочитаю. Moscow Today: Вы вообще не смотрите русскоязычное ТВ? Ч.: Вообще. Извините за бестактность: а вы на себя в состоянии смотреть? (Смех.) La Stampa: Можно ли ожидать амнистию политзаключенным? Ч.: Ожидать можно всё. МК.: Планируете ли регулярные общения с народом по ТВ, в блогосфере и прочих сферах коммуникации? Ч.: Нет. Я планирую работать. Популизмом увлекаться не намерен. «Блого-свет»: Чем будете покорять москвитян: мышцами груди, поездками на «малинах»-гробах или сказками Арины Родионовны? Ч.: No comments. На вопросы-провокации не отвечаю. Не старайтесь. ТВ, Первый канал: Кого вы пригласите на вашу инаугурацию? Ч.: Вас. Последний вопрос. «Женщины Москвы»: Ваше любимое блюдо? Ч .: Я всеяден. Но если вы оставите меня в покое – имею в виду журналистов, но не женщин (Смех), – с удовольствием бы съел пару ломтиков сулугуни, сациви, лобио и немного горячей солянки. С красным вином, конечно. Благодарю всех за внимание, будьте благополучны. До встречи. * * * Что я нёс?! Ещё не сделал первого шага, а уже скатился в популизм. Перед кем заигрываю? – …Иммунитет, привилегии, содержание, как Ельцину… – Да ему в Нюрнберге место… Да и никуда он не уйдет. Будет ручонками цепляться за власть и деньги… При чем тут «Sorry» – извиняться, что я женат?! Идиотизм! Ещё и кокетство: «… имею в виду не женщин…», игривый козел… Что я нес!.. Куда я влип?! – Отлично въехали. Пресса в восторге, да и читатели захлебнутся. Превосходная интонация, непринужденная манера, остроумие и ум, фирменная улыбка, мощный голос – все в одном флаконе. Молодец. И нынешнего не лягнули – осмотрительно. Вам с ним жить. – Вы что, мне оценку ставите, господин учитель? – Sorry! – Так это у вас в вашей хваленой Америке говорят? – Тронешь Америку, пасть порву! – Вот и это хорошо, по-нашему. Таким языком и надо в Рашке говорить с народом… Да и с элитой. Они только это и понимают, да ещё с матком – так приучены. Теперь следует озаботиться дебатами. – Об этом рано. Никто меня кандидатом не зарегистрировал, да и закон об отмене временного ценза проживания не отменен. – Отменят. Так что – пора и о дебатах думать. И создавать свою партию. – На это нет времени. Нужно подминать уже существующие структуры. – И это правильно. Олег Николаевич, вы прирожденный политик: стратег и тактик. В вас не ошиблись. – В данный момент ошибаетесь вы, разговаривая со мной в таком тоне. Запомните и передайте другим. Вы – не наставник и не поводырь, вы – платный экскурсовод… временный, если будете зарываться, Леонтий Михайлович. – Михаил Леонтьевич. – Тем более. Но оплатить ваши услуги я не забуду…Где мы сейчас? Внизу проплывали серые коробки зданий, пустые скверы, безлюдные улицы, голые остовы деревьев. Казалось, что он смотрит документальные фильмы своего детства или молодости: воздушные съемки разрушенного Дрездена или Грозного первой чеченской войны. Здания, большей частью, были целы, но ощущение катастрофы, обрушившейся на некогда многолюдный процветающий мегаполис и стершей все признаки обитания человека, это ощущение не оставляло всматривающегося в прозрачный пол вертолета Чернышева. – Это Петровско-Разумовское. – Что здесь случилось? – Да ничего. Это – Москва. Это – Московия. Привыкайте, дражайший Николай Олегович. – Олег Ни… Хорошо! Один – один. – Я свое место знаю. Впрочем, если начну по привычке зарываться, можете осаживать меня, не обижусь. – Ну, вот и договорились. Только осаживать вас я буду без вашего разрешения. Что у нас на очереди? – Селитесь в «Ритц-Карлтон», – это ещё жилая и охраняемая зона Москвы, для вас приготовлены два бронированных спаренных люкса, по периметру – комнаты дежурной охраны, конференц-зал, комната связи и служебные помещения плюс этаж для обслуги, прессы, внешней охраны… Завтра уже расписано: в 10 утра – лидер компартии, в 11:30 – «г… в хрустале» – Драбков. – Не любите его? – Презираю. – Завидуете! – Я – ему?! Это он мне должен… В 2 часа дня – председатель Союза офицеров Великой… – Быстро они сориентировались! – И это верный признак. Но, главное, меня просил, неофициально и сугубо конфиденциально, свести с вами сам Хорьков. – Неужели запахло жареным? А как же чипы, как же Энгельгардт со своим всемогущим аппаратом? – Что вы хотите от вашего экскурсовода? Я лишь предлагаю вам маршрут. Решать вам. – Обидчивый. Ничего. Привыкните. У вас нет выбора. – Выбор есть всегда. – Это вы правы. Выбор есть всегда. Итак, мой выбор. Все встречи на завтра отменить. Вернее, перенести на более позднее время. Я укажу, на какое. Завтра к семи утра подготовить и представить все досье на всех значимых игроков… Успеете? – Всё приготовлено. Вы забыли, с кем имеете дело. – «Мочило»… Помню. – Вы правы: «мочило». Но локтевые суставы перед камерой оппонентам никогда не выламывал. – Но дерьмом обливали и обливаете. – Что поделать, работа такая… – И характер такой. – И характер. Не без этого. Впрочем, вам это пока не грозит. – Насчет «пока» я запомню. Долго ещё? – Минут через десять будем садиться. Прямо на террасу перед вашими номерами. * * * Чернышев Хорькову не глянулся. Но впечатлил. Впечатлил немигающим взглядом, направленным на собеседника, но, вместе с тем, мимо него, а точнее, сквозь него. Казалось, что Чернышев внимательно смотрит на тебя, но всё время хотелось подвинуться так, чтобы, наконец, встретить его взгляд. Впечатлил манерой слушать – внимательно, молча, но без малейшей реакции: ни улыбки, ни протестующего жеста, ни удивленного взгляда, ни привычных раздраженно поигрывающих желвачков, ни кивка головы – мол, слушаю и понимаю… Казалось, что он думает о своем, но внезапная кинжальная реплика, или вопрос «не в бровь, а в глаз», заставлявшие многоопытнейшего Всеволода Асламбековича быть в постоянном напряжении, свидетельствовали не только о пристальном внимании потенциального Хозяина, но и, главное, об умении подавлять собеседника, держать его в полусогбенной холуйской позе, что в свою очередь говорило о приобретенном или врожденном даре быть властителем. Впечатлила манера говорить – спокойно, тихо, веско; Хорьков давно отвык от такой манеры: на смену взвинченному суетливому говоренью на грани истеричного крика пришла убедительная спокойная грамотная речь, после лексики приблатненной шпаны зазвучал забытый русский язык. Во всем облике Чернышева чувствовалась сила и уверенность в себе, и это была не сила вожака, за спиной которого рычала выдрессированная, кровью повязанная и кровью вскормленная стая, а сила личности, способной в одиночку подчинить себе массы, в том числе и вооруженные. |