Онлайн книга «Интенсивная терапия»
|
Вскоре Адольф уехал жить к сыну и потерпел крушение очередных иллюзий, что в таком возрасте, конечно, нелегко. Приземлившись в стране многопудовой Свободы, первый год он плакал от счастья. Все последующие годы плакал от разочарования. Его часто можно встретить с плакатами у ворот Белого дома, он яростно протестует... А против кого или чего – против нынешней администрации или войны в Ираке, против снижения пособий эмигрантам или укрощения мустангов... – не суть важно. Главное – всегда быть в оппозиции! Рассказы
Интенсивная терапия
1. My way
[1]
And now, the end is near; And so I face the final curtain... Люблю эту песню, представляя, что и у меня какой-то путь. Есть, был или намечается... Подруга-живописица признается: – Мечтаю встретить человека, который увидит мои картины, оценит, бросит к моим ногам мастерскую, виллу, яхту и предложение замуж – и я соглашусь. Подобные мечты не приходят мне в голову. Обычно все бросаю я – ради признания кого-то... И вот что удивительно. Сколько ни разбрасываюсь я своей жизнью, сколько ни стелю ее под ноги любимым – они уходят. А путь остается. – Твою маму увезли на «скорой», – звонок с проходной Университета. В Царском Селе одна больница. Приемный покой. На каталке сразу узнала ее... Слава Богу – жива! Красное напряженное лицо. Мама в нелепо задранной шубе, голова провалилась ниже воротника. Хриплое дыхание, посиневшие пальцы на откинутой руке. Пена изо рта. – Что с ней? – Обширный инсульт. Кома. – Два врача щупали пульс, смотрели зрачки, снимали кардиограмму. Я помогала стаскивать одежду, обнажая беззащитное, синюшно-желтое старческое тело – никогда не видела его таким. И не знала, что у мамы дырявые колготки, а юбка держится на булавке... – Несите ножницы, свитер разрежем! – кричала медсестра. – Да пока вы ищете, я уже разорвала! Ассистентка пересчитывала на столе деньги из сумки и просила расписаться за документы: пенсионное, единый именной льготный билет, пропуск в Университет – «удостоверение № 8, зав. кафедрой»... – Где она упала? – На ступеньках главного здания, выходила после лекции. – Кем работает? – Профессор. Каталка загрохотала, я бежала следом, роняя мамины вещи: сапоги, шапку. Вызванивала по сотовому брата. В завывании метро он не мог разобрать моих слов. Я орала, чтоб приезжал. Что мама... Он отвечал, что ничего не слышит, едет... Под дверью реанимации свернулась в позе зародыша на низком подоконнике – колени к подбородку, плачу. «Ма, у меня никого, кроме тебя. Никого. Людей-то много. Но ведь никто из них не будет стоять под дверью реанимации... Только ты всегда могла примчаться к доче. Когда б ни позвонила, чего бы ни случилось. Ма, держись...» Вышел врач: – Идите домой, к ней не пустят. Подключили аппарат искусственного дыхания. Состояние очень тяжелое, прогноз давать не буду. Делаем все возможное. Два часа ночи, в городе никакого движения, кроме лета снежинок. Впервые замечталась, как подруга: вот если бы встретился такой, что и оценит, и предложит... Нет, это не по-моему. По-моему будет так: вы оставите меня – состарившаяся собака, выросшие дети, уехавшие друзья. Как оставил меня тот, кто соглашался идти со мной до конца жизни, но не по той дороге. А я не примыкающий. Я ведущий. Не подозревала об этом. До самого последнего момента. Когда повернулась спиной и пошла дальше. Одна. Можно отдать сердце, но нельзя отдать путь. ...I did it my way [2] . 2. Разговор глазами
Мы разговариваем с мамой глазами. Она смотрит на меня из своего болезненного заточения. Мы пересекаемся в реальности палаты, но только отчасти – она не полностью в этом мире, и мир не полностью в ней. И я не могу проникнуть в клетку, откуда она испуганно и недоуменно смотрит. Мама пробыла в коме три дня. К ней не пускали, и я помнила ее такой, какой видела в последний раз дома... Из реанимации маму перевели в палату интенсивной терапии. У нее парализована правая половина тела и отсутствует речь. Я боюсь, но очень спешу ее увидеть. Ты представляешь родного человека одним и вдруг видишь его совершенно другим, изменившимся настолько, что сердце падает в темноту ужаса. И хочется закричать, но не смеешь даже плакать. Лицо мамы – отекшее и неподвижное – настолько лишено обычного выражения, что сначала я ошиблась кроватью. – Ма, это я. Видишь? Узнав, мама схватила мою руку и больше не отпускала. Так рефлекторно хватаются младенцы за палец. – Как в палате для новорожденных, да? – пошутила сестричка. У меня нутряная жалость ко всему, что цепляется за жизнь малыми средствами... Мама шумно зевнула – как дитя. Единственной двигающейся рукой подтянула одеяльце к подбородку, исторгая бессвязное гуканье. В палате интенсивной терапии больные мычат, стонут, кричат. Членораздельная речь только у тех, кто пришел ухаживать. Отпустить мамину руку заставила медсестра: – Чего сидите просто так? Сходите купите памперсы, влажные салфетки, поилку... – Ма, внуки передают тебе привет. Скучают, спрашивают. Ресницы сомкнулись-разомкнулись. – Из Краснодара звонила сестра твоя Валя, я ей все рассказала. Она в церкви заказала службу за здравие... Мама моргнула. – С работы привет передают. Леночка-лаборантка, помнишь? Хлопнула веками. ...Раньше нам мешали слова – лишние. Теперь ничто не мешало. Я не знала, что можно так понимать друг друга. 3. Молитва
Мне советуют молиться за маму. У меня не получается. Начинала читать «Отче наш», на середине сбивалась, мысли уводило в сторону. При таком молении меня никто не расслышит – ни на земле, ни на небе. Заливаю в рот чайной ложечкой суп, мама сглатывает с трудом. Давится. Сейчас все с трудом. Учиться говорить, учиться двигать рукою. Мама очень хочет мне помочь, как послушный, но ничего не умеющий ребенок. |