Онлайн книга «Резиновый бэби»
|
– Да... – Шутить любила... Помню, когда в гости приходил мой отец, она всегда включала альбом Марты Уэйнрайт – I know You're Married But I've Got Feelings Too [4] . И подпевала тоненьким голоском... Отец ее обожал... Но его нет вот уже три года... * * * – Как долго вы работаете в этом кафе? – В «Ла Таззе»? Ну... Уже полтора года... – Почему вы решили, что она странная? – Ну... Это, понимаете, как-то видно... А потом, однажды она попросила молока... – И что в этом странного? – В этом, конечно, ничего... Но когда я ей его принес... В таком... ну, как полагается, большом стакане... Знаете, такие высокие... Она попросила его разлить по двум бумажным... – И вы? – Я унес этот стеклянный и разлил по двум бумажным... И принес ей. А она сказала, что это просто тяжело для нее, и так посмотрела странно... – Это все? – Нет. Иногда она сидела так ужасно... Локти на столе, и мизинцами растягивает в стороны рот. Так дети делают... Когда им скучно... Страшно смотреть... Посетители боялись. * * * – Сначала сестра ничего не говорила вообще. Долго. Ну, я не помню точно, но несколько недель... Может, месяц. – Как вы думаете... Она боялась чего-то? – Нет. Я бы не сказала... Было ощущение, что ей все равно. – Но она же реагировала на ваши вопросы? – Нет, сначала нет. Будто не слышала. Обратишься к ней – а она даже не посмотрит на тебя. Может, и не слышала... Хотя врачи говорили, что у нее все в порядке. – Плакала? – Нет. Сидела и в окно смотрела почти всегда. И гулять ходила. Ей очень гулять нравилось... У нас парк недалеко. Она могла там, по-моему, всегда находиться. Домой идти не хотела... – Как вы думаете, она не могла бояться мужа, например? – Нет. Она совсем не выглядела напуганной. Она именно дома не любила... Внутри быть... А потом стала откликаться... Особенно когда позовешь ее гулять, она сразу идет... – Может быть такое, что она что-то там искала? Или хотела кого-то встретить? – Нет. Вряд ли... Она могла часами рассматривать цветок, кору или каштан на земле... Воду... Там пруд у нас, ряской затянутый... Так вот она на эту самую ряску могла смотреть бесконечно. Потом писать нам начала – однозначно очень... Про тот злополучный день написала, что ничего не помнит. Все будто стерлось... А потом, уже позже, начала говорить. Но тихо-тихо и очень мало. Однажды она сказала, что вспомнила все, что случилось, – но говорить сейчас об этом не в состоянии. Мне казалось, что почти все встало на свои места. А потом позвонили родители и сказали, что возвращаются с дачи... И она поехала к ним в квартиру мыть окна... А потом ее нашли, она лежала под домом... Разбилась... Конечно. Десятый этаж... – Мыть окна? – Да, она любила мыть окна. Ей нравился запах этого средства... Как его... «Method Glass Cleaner» – она всегда его покупала. Ей нравилось стекло. Она называла его: неподвижность в движении... Ничего не задерживает – все пропускает... Она говорила, что и мы должны... – Вы говорили, что изменились ее отношения с мужем. Что вы имели в виду? – Да, она будто перестала его замечать... Вся жизнь у нее поделилась на жизнь до и после. Она сама так говорила: «До и После». И мы так говорили... – Все-таки вы узнали, что с ней произошло? – Нет. – Ничего? – Только косвенные догадки... – Например? – Врач сказал, что ее, скорее всего, тащили за руки... Оттого на предплечьях эти ужасные синяки... Может, ее пытались затолкать в машину... И она ударилась лбом... А может, ее увозили, а потом выкинули, и она лбом ударилась при падении. – Врач проверял ее на изнасилование? – Да. Она не была изнасилована. – Почему, вы думаете, она потеряла интерес к мужу? – Она почти ко всему потеряла интерес, и к мужу в том числе... * * * – Как долго они прожили в вашем доме? – Около месяца... Да. Дней двадцать пять, наверное... – И как бы вы описали ее состояние в то время? – Трудно сказать... Ясно было только то, что более всего ее занимали вещи, не сделанные людьми. Она была счастлива там, в Шотландии. Она могла в холодрыгу часами сидеть у ручья и разглядывать что-то там на дне. Или на цесарок смотреть. – На что? – Это такие птицы. Они живут там у нас и ходят стайками. Они не летают и в такую мелкую серую полоску. Она могла часами на них смотреть. И потом иногда плакала. – У нее была депрессия? – Я бы так это не назвал. – А что? Если вы говорите, что она часто плакала. – Иногда казалось, что она плачет от счастья... Наверное, им не нужно было возвращаться в город... – Сейчас уже нельзя ничего изменить... – Я не могу понять, почему она это сделала. – Да, мы никто не можем это понять... * * * Маленькая книжечка с колонками имен и цифр лежит на прикроватной тумбочке. Почерк мелкий, аккуратный – никаких помарок. Следователь сидит на кровати, качает босыми ногами, чиркает вытянутыми пальцами по домашним тапочкам. Рукой прижимает к уху телефонную трубку. – А что она любила? – Всякую всячину... – Что, например? – Ну... Многое... Но После она любила цвета... – Цвета? А можете вспомнить, какие цвета? – Могу даже прочитать... Она мне писала... Так... Вот здесь. – «Теплые тона серого, цвета кофе и горчичных зерен, моркови с молоком и чуть разбеленного желтка». Она и до того любила ковры, камни, всякие глиняные примитивные скульптурки, но не крашеные; шкатулочки всякие, цветы пустынные, знаете, толстенькие такие, которые воду в себе хранят... Она говорила, что они как животные... Но не кактусы. Но После она будто поняла что-то... И видела все не так и говорила, что красота ее убивает... – Убивает? – Ну в переносном смысле... Говорила так, будто ее слишком много... – Понятно. – А в конце она больше всего гулять любила... В парке... Там, где озеро. А дома, все разглядывала тряпки... – Вы имеете в виду одежду? – Нет, драпировки... Индийские сари, японское кимоно у них было... По-моему, ее отец привозил из поездок. Но в последние недели все как-то обострилось... Она все время говорила про цвет... Не могла найти старую книгу гравюр Судзики Харунобу. Очень переживала... Еще карты... У нее все стены были ими завешаны... Так она их поснимала... И часы... |