Книга Жирафка, страница 31 – Славка Поберова

А в другой раз, когда у нас в Праге была встреча с венгерской командой, их тренер сказал, что много слышал о чешской сливовице и хотел бы ее купить, но одни магазины были закрыты, а в других ничего не нашлось. Тренер был симпатяга, и нам хотелось сделать ему приятное. Ивета где-то достала фирменную бутылку с маркой «Ели-нек», и мы в нее налили французский коньяк. Вручить поручили Мадле, ей же поручили предупредить тренера братской команды, чтобы он открыл бутылку дома. То ли Мадла недостаточно хорошо говорила по-немецки, то ли тренер ее плохо понял, но он открыл бутылку тут же, отпил, ему очень понравилось, и он захотел еще… Что говорить, конечно, это глупости. Но я так по всему этому тоскую…

— Одним словом, тут не жизнь, а существование.

— А у нас сплошная неразбериха. Дуда отказывается с нами работать; мы даже не знаем, кто у нас теперь будет. Я хотела приехать еще на прошлой неделе, но у нас сегодня первый свободный день с начала учебного года, поверишь ли?

Как я ей завидовала! Чуть не плакала. Ну зачем она мне все это рассказывает? Почему мучает меня? Вздор! Ведь я так рада ей! Что же, она тут молчать должна? Она ведь затем и написала мне письмо, чтобы мы могли при встрече нормально поговорить. Кто мог знать наперед, как тяжело будет все это выдержать?

Ивета еще кое-что рассказала о баскетболе, совсем мало о школе, на которую почти не обращала внимания (как и я раньше), а теперь я выгляжу перед ней как самая паршивая зубрилка; если я ей что и расскажу, то только о школе, а что у меня еще есть? Я бы с удовольствием поговорила с ней о ее письме, о нас двоих, о наших отношениях, но сегодняшняя Ивета была непохожа на автора письма. Правда, она предупреждала меня еще тогда, что больше мы к этому не вернемся. Но все же…

— Ты бы хоть мне когда написала, — не удержалась я.

Ивета только рукой махнула.

— Нет, этого ты от меня, Лени, не требуй. Лучше я, как только будет свободная минута, к тебе приеду. Да, я тебе еще не говорила: Пимчу взяли в высшую лигу. Не знаю, удержится ли она там: успехи у нее очень посредственные.

Да, Пимче досталось то, что должна была получить я. А как она всегда задиралась со мной! Какая несправедливость, какая ужасающая несправедливость! Я невольно сжала кулаки.

— А, еще не конец света. Я пока не болею и даже не вспоминаю о том, что тогда со мной случилось, — сказала я, чтобы она не думала, что принесенная ею новость меня убила.

— Ну, покажи мне, что здесь хорошего, пойдем погуляем.

А мне хотелось кричать, что так не бывает, что не могло мне полегчать в этой дыре, что я ничем не больна, что это лишь несчастное стечение обстоятельств, что обмороки и потеря сознания могут случиться у каждого и доктора иногда ошибаются.

— На первый взгляд это гнездышко выглядит очень миленьким, — продолжала Ивета. Когда мы взобрались на холм, вид открылся отличный. — Где ты еще найдешь сразу реку и лес? Теперь это редкость. А на лодках здесь катаются? Помнишь, как катались в Венгрии?

Еще как помню! Потому и стараюсь не подходить близко к реке. Что об этом говорить!

— И не знаю, где здесь гуляют. Вот в ту липовую аллею ходят на свидания даже теперь, когда листья облетели. Но, как тебе известно, это не для меня.

— Почему? Теперь-то зачем отказываться от всего? — удивилась Ивета.

— На всей местной территории есть только один парень, который не должен вставать на стол, чтобы разговаривать со мной.

— И прекрасно, так что же ты?

— Я сижу с ним за одной партой, но то ли он вообще не по этому делу, то ли он нечувствителен к моему очарованию.

— Вот тебе и дело. Тут надо что-то предпринять, хотя бы из принципа. Чем мы хуже других?

Уж, конечно, ты-то не хуже других. Что же касается меня, то я всего-навсего Жирафка. И ничего больше. Я только пожала плечами.

— Даже сама не знаю, интересно ли это мне.

Я сказала правду. Я действительно сама не знаю, с какой стати вспомнила про Томаша. Вовсе я в него не влюблена, меня только немного раздражает его высокомерное отношение ко всем: мальчикам и девочкам. Это мне не нравится. А главное — то, что я очень одинока, и надо это признать. Мне, конечно, импонирует интерес Томаша к шахматам и фортепиано, хотя в играх такого рода мне известны лишь «королева» и «Собачий вальс».

— Ты хоть чем-нибудь интересуешься? — рассердилась вдруг Ивета. — Разве так можно? Как тебе не надоест!

Если бы не ее письмо, я бы знала, как на это ответить. И не удержалась бы и сказала, что она ничего знать не может. Но хотя ее мать и моя астма (и все, что с этим связано) далеко не одно и то же, это беды одного порядка. Это я понимаю. И потому ничего не ответила.

Ивета посмотрела на меня и сказала:

— А я не поверила вашей Милуш.

На мой удивленный взгляд она ответила:

— Ну что ты так на меня смотришь? Она ко мне приходила, жаловалась, говорила, что ты не хочешь приезжать домой, что ты не пишешь, что они знают о тебе только то, что Мария рассказывает по телефону, и больше ничего.

— Пусть не заботится обо мне, кто ее просит!

— И дебилка же ты, Лени! Если бы обо мне кто-нибудь так заботился, я была бы просто счастлива. Ты должна быть ей благодарна, а то бы я не приехала — ты же знаешь, сколько у меня всяких дел.

— Так значит ты приехала ко мне не потому, что соскучилась, а в качестве миссионера-добровольца?

Я была вне себя от злости и отчаяния. Но на Ивету это не произвело никакого впечатления. Неважно, легкомысленная она или умная, она слишком хорошо меня знает. Пока я орала, она рылась у себя в сумке и потом сказала:

— Безусловно, добрые дела — это моя профессия. Вот, бери косметичку, приведи себя в порядок и идем погружаться в пучины разврата этого города. Как они тут у вас называются?

— «Гранд-отель Централь»! — ответила я. — На площади рядом с заброшенным готическим собором и ратушей, недавно реставрированной, с замечательной надписью: «Этот дом ненавидит лень, любит мир, наказывает преступления, осуществляет право и почитает благородных людей». Внизу кабак, но нам туда можно будет ходить только после выпускного вечера.

— Потрясающе! Из тебя вышла настоящая туземка! — засмеялась Ивета. — Я вижу, что тут нравы намного строже, чем в нашей стобашенной столице. И не говори мне о выпуске: нам и так об этом уши прожужжали, а я себе и представить не могу, что произойдет в будущем году или через год.

Я надела то, что наша Милуш назвала бы мини-юбкой, и мы вышли с Иветой из дома в полном согласии. Я повела ее на набережную — здесь осенью очень красиво. Липовую аллею сменила каштановая, дети собирали там блестящие коричневые плоды, которых нападало намного меньше, чем было до них охотников.

— А что вы будете с ними делать? — спросила я у малышей тоном взрослого человека.

— Серну кормить, — ответила девочка.