Книга Превед победителю, страница 48 – Анна Козлова

Писательские детки разгуливали между стульями с вызывающим видом и, не в силах дождаться банкета, жрали вино в туалете — среди них особенно выделялся рыжий полудурок, который обращался на «ты» к слепым старикам и говорил, что он — убежденный фашист. (Лев рассказал мне, что этот безумный кретин хвалился перед ним своей книгой о Муссолини, которая должна была вот-вот выйти в свет, но так почему-то и не вышла. «Мне кажется, он просто все врет», — поделился со мной своими соображениями Лев.) В передних рядах, как приклеенные, сидели провинциальные телки из Литературного института — одну из них с эстрады хвалил какой-то восьмидесятилетний маразматик, сказав, что она написала гениальный рассказ о том, как простая русская девчонка приезжает в Москву, чтобы выбиться в люди, и в итоге становится проституткой.

— Сюжет — просто находка, — шепнула я Льву.

— Казалось бы, так просто, — тоже шепотом отозвался он, — а никому до нее и в голову не приходило.

— Виден талант, — хихикая, ответила я.

В этот момент со скрипом открылась дверь и в зал проникла жирная корова с фигурой в форме яйца и с русой косой толщиной в канат, которая при ходьбе била ее по жопе.

— Лола! — негромко позвал Лев, но она его не увидела и прошла куда-то в задние ряды.

Я изумленно посмотрела на него.

— Это Лола, — победительно сказал он, — поэтесса.

Я кивнула и отвернулась — похоже, он действительно не понимал, что я вовсе не ревную, а просто оскорблена тем, что в перечне его любовниц соседствую с женщинами, которые выглядят, как Лола.

Проклятый певец никак не мог заткнуться. На него уже никто давно не обращал внимания, и все приглашенные на банкет бегали по залу и чуть ли не в полный голос пиздели друг с другом. Ко мне подскочил Эйб Кьюсек. Сверкая очками с диоптриями, он спросил, как мои дела, а когда жал руку Льву, шепнул ему что-то непристойное (очевидно, на мой счет), и тот долго хохотал оперным басом. В конечном счете мне это просто надоело, и я решительно двинулась к двери. Лев бросился за мной.

Мы курили на лестнице и, видимо, подали окружающим плохой пример, потому что люди начали стремительно покидать зал, где неистовствовал певец, спотыкаясь о чужие ноги и толпясь в дверях. Я подняла глаза и увидела, что на нас надвигается Лола. Лев заколотился и побежал ей навстречу.

— Познакомь меня со своей подругой, — жеманно пропела эта сука, поигрывая пальцами-сардельками, на которые, бог весть какими усилиями, были нанизаны дешевые серебряные кольца.

— О, — Лев суетился между нами, как свинцовый шарик в пластмассовом лабиринте, — это Лиза, моя очень хорошая знакомая. Лизочка, это Лола Розенблюм, поэтесса и мой старый друг.

Лола закатила глаза и, повернувшись ко мне столь резко, что жирный зоб еще несколько секунд дрожал под ее шеей (наверное, хотела застать меня врасплох), спросила:

— А вы чем занимаетесь? Пишете?

— Не хватает наглости, — злобно ответила я.

— Наглости? — Она изобразила удивление. — По-моему, дело в таланте.

— Увы, не всегда, — поспешила ответить я.

— Оригинальный взгляд. — Лола уставилась на Льва с жалостливой улыбкой, которая как бы говорила: «Миленький, и ты проводишь время с этой примитивной тощей шлюшкой, когда мой интеллект так же впечатляет, как и мой зад». — Никогда бы не стала писать из одной только наглости…

— А у вас много книг? — перебила ее я.

— Книг? — Лола была в некотором замешательстве.

— Да, книг, за которые вы получили гонорар. — Я с наслаждением выпустила дым ей в лицо. — Я, разумеется, не имею в виду изданные за свой счет брошюры в белой мягкой обложке с изображением синих птиц на каждой десятой странице.

— А что вас не устраивает в таких брошюрах? — раздраженно поинтересовалась Лола.

— Уровень, — ответила я. — Знаете ли, чем бы мы с вами ни занимались в этой долбаной жизни, нам нужно стремиться к the best [49] в любом своем начинании, а не болтаться весь свой век с потрепанными брошюрами тиражом триста экземпляров и представляться громким именем «поэт» в узком кругу литературных алкоголиков.

Лев яростно сжал мою ладонь и потащил меня в направлении мужского туалета.

— Почему ты так себя ведешь? — зашептал он, прижав меня к кафельной стене с такой силой, как будто я намеревалась вырваться и бежать обратно к Лоле, чтобы продолжить разговор о брошюрах.

— Как? — спросила я.

— Тебе нужно что-то делать с собой, — гневно сказал он, — ты очень ревнива, ты ненавидишь каждую женщину, с которой я перебросился парой фраз. Так не пойдет! Пойми, это богемная среда, здесь принято легкое кокетство.

— Тогда иди, мать твою, и кокетничай с этой жирной Розенблюмкой, а меня оставь в покое! — рявкнула я.

Я вырвалась и направилась в банкетный зал, где уже собралось приличное число людей и все ожидали только самых стойких — тех, кто вознамерился дослушать выступление кошмарного певца до последнего вопля.

Я намеревалась напиться и уехать домой.

Лев нагнал меня у стола, где я наливала себе третью рюмку водки.

— Ты хочешь напиться? — спросил он и тоже плеснул себе водки.

Все остальные изумленно смотрели на нас (банкет еще не начался).

— Да, — ответила я. — Ты угадал.

— Лиза, — я почувствовала, как он положил руку мне на задницу, — не злись. Ты необыкновенная женщина, я никого так не любил, как тебя. Но пойми, — он наклонился и поцеловал меня в шею, — мне очень сложно, я разрываюсь между тобой и семьей, которой я дал определенные обязательства и не могу их нарушить. Лиза, — зачем-то повторил он, — если бы я был свободен, я бы никогда не позволил тебе уйти, я бы сторожил каждый твой шаг, я бы убил Дауда, но я скован своими собственными обещаниями, семьей, ребенком…

— У тебя и ребенок есть? — Эта новость меня удивила, но не слишком поразила.

— Да, — скорбно признался Лев. — Сын. Ему шесть лет.

— Давай выпьем. — Я примирительно протянула ему руку.

Когда мы вылезли из такси у моего дома, я заплакала. Лев неуклюже тискал меня и спрашивал, в чем дело.

— У меня будет ребенок, — прорыдала я.

Лев стоял посреди тротуара и оторопело смотрел на меня.

— И… И что ты собираешься делать? — наконец спросил он.

— Я не знаю, — честно ответила я.

— Рожать? — уточнил он.

— Сукин сын, — заорала я, и голуби вспорхнули на деревья, — мне не так мало лет, чтобы делать аборт!

— А почему ты, — Лев вдруг начал как-то неуместно улыбаться, — почему ты не принимала таблетки или… Ну, есть же определенные способы…

Не могла же я ему сказать, что почти двадцать лет ебалась без всяких таблеток, и ничего со мной не происходило, и только по этой причине я презрела таблетки и в его случае, так как почти не сомневалась в собственном бесплодии.