Онлайн книга «Свежо предание»
|
Собственно, все началось еще раньше, в 35-м году, когда стране пришлось ощетиниться в ответ на убийство Кирова… Про убийство Кирова он узнал в институте, на лекции. Кто-то вошел, шепнул два-три слова профессору, и тот, ужаснувшись, роняя мел, замолчал. Вошедший поднялся на кафедру: — Товарищи! Свершилось неслыханное злодеяние! Сегодня, первого декабря, в шестнадцать часов от злодейской пули предателя пал любимый вождь ленинградского пролетариата Сергей Миронович Киров! Какой поднялся крик в аудитории! Сразу заревел никем не подготовленный митинг. Студенты, один за другим, взбегали на кафедру, поднимали кулаки, кричали, грозили: — Товарищи, что же это такое? Революцию ударили в самое сердце! — Месть подлым убийцам! — Нет пощады врагам народа! А потом — демонстрации. И он вместе с другими, с траурной повязкой на рукаве, глотая слезы, шел в рядах и кипел, и ненавидел, и клялся. Ветер раздувал траурные флаги. Черный креп — на заводах, улицах, трамваях, фонарных столбах… А газеты кричали, вопили: — На предательский удар из-за угла революционный пролетариат отвечает всеми видами репрессий! Если бы его спросили, и он бы ответил тогда: — Да, репрессии. Ничего не поделаешь. Так надо. Пятого декабря — да, именно пятого декабря! — пришел Юра. — Газеты читал? — спросил он. — Нет еще. — Прочти, балда. И Костя прочел постановление ЦИК СССР о внесении изменений в существующие процессуальные кодексы. По делам о террористических организациях и террористических актах теперь полагалось: — следствие заканчивать в срок не более 10 дней; — дела слушать без участия сторон; — кассационного обжалования не допускать; — приговор приводить в исполнение немедленно после его вынесения. — Ловко закручено? — спросил Юра. — Ну что ж? Это неизбежно. Мы вынуждены были так поступить. В ответ… — Эх ты, теленок, — презрительно сказал Юра. — Я тебя не понимаю. В такие дни… — Да. Дни тяжелые, страшные. Ты еще не понимаешь всего их значения. Не видишь сути. — Ну, положим. А что видишь ты? — Я вижу, что это — грандиознейшая провокация, которую знал мир. Немцы со своим поджогом рейхстага — сущие сопляки. — Постой, — сказал Костя и весь похолодел. — Не хочешь ли ты сказать… Ты, комсомолец? — Пойди, доноси. — Подлец ты! Сам доноси. Сукин ты сын. В такие дни, когда вся страна… — Те-те-те, — сказал Юра. — Избавь. Ушел и дверью хлопнул. Нет, с Юрой они довольно скоро помирились. Он не мог сердиться на Юру, здесь было его слабое место. К тому же так хотелось быть счастливым! В те студенческие дни так легко было быть счастливым! Счастье просто перло отовсюду, зеленое, как молодая трава. Не думать ни о чем — просто зарастать счастьем. А жизнь становилась страшнее — высылки, аресты, расстрелы. Расстрелять в быту называлось: шлепнуть. Костя не много думал обо всем этом. Снаряды ложились еще далеко от его зеленого блиндажа… …Высылали старого доктора, Василия Никитича… Жалко, но что поделаешь. Был связан с каким-то врагом народа. Еще должен быть рад, что легко отделался. Репрессии неизбежны… …Арестовали популярного в институте, всеми уважаемого профессора и нескольких студентов, занимавшихся в его кружке… Странно, а ведь совсем не был похож на врага. Да, теперь враги отлично маскируются. Если с ними миндальничать… Ведь писали ж в газетах, что готовилось покушение на самого Сталина. Страшно подумать! Еще несколько мелких, далеких арестов… И на тебе, прямое попадание — отец. Валентина Михайловна открыла Косте дверь. Ну, так и есть, беспорядок, следы обыска. Только что ушли. У Валентины Михайловны распух нос. Она сморкалась и всхлипывала: «Боже, какой ужас! Ну кто бы мог подумать!» Костя с жалостью и отвращением, поддерживая за локоть, усадил ее на диван. Она причитала голосом деревенской плакальщицы, голосящей по покойнику, но литературными, грамотными фразами: — И как я буду теперь жить? Нет, вы мне скажите, чем я теперь должна жить? Опечатали обе комнаты! Я уже не могу открыть ящик комода! Там же мои вещи! Я им говорю: должна же я во что-то одеваться? Или вы хотите, чтобы я вышла на улицу раздетой? Не слушают. Не принимают во внимание. Говорю им, кричу: это же не его, это мои, лично мои вещи! Ноль внимания! Говорю им русским языком: его вещи на другой квартире. Он же пришел сюда голый. Даю ваш адрес. Ноль внимания! Накричавшись, Валентина Михайловна как-то обмякла на руках у Кости, уперлась сырым носом ему в плечо и только вздрагивала. От нее пахло пудрой и паленой шерстью. Костя гадливо съежился и спросил: — Ну а он как? — Он, он… Почем я знаю, может быть, он и вправду был в чем-то замешан. У него были совершенно неподходящие знакомства. Помните, бывал у него этот, с бородой, старомодная внешность, доктор, как его? — Василий Никитич? — Вот-вот. Зачем было поддерживать это знакомство? Саша сам виноват. Тысячу раз я ему говорила: Саша, выбирай свои знакомства. В наше время нужно быть осторожным. Даже в газетах пишут: враг хитер и маскируется… До чего же гадко было слушать свои собственные доводы от этой… Но все же прав был он, Костя, а Юра — нет. Валентина Михайловна уже перестала плакать. Она в последний раз высморкалась, встряхнулась, подошла к зеркалу и легкими, мотыльковыми движениями стала поправлять волосы, с забавной гримаской на подпухшем лице: — Нечего сказать, хороша! Нет, я вам откровенно скажу, Костя, женщина не должна позволять себе слишком переживать. Красота — это наш капитал. Она дается один раз в жизни. Не правда ли? Она напудрилась, подкрасила губы и вот уже сидела рядом с ним на диване, как еще не обсохшая после дождя, но уже опрятная птица. — А вы, Костя, уже совсем молодой человек, кавалер. Надо сказать, вы очень похорошели… Я бы вас не узнала! Она потрепала его по руке. — Что вам от меня нужно? — угрюмо спросил Костя. — Моральной поддержки! И еще совсем пустяшного одолжения. Вы должны мне дать официальную справку — заверенную в домоуправлении, что ваш отец пришел сюда голым. Костя встал. — Вы настоящая сука, — сказал он. — Я ухожу. И никакой справки вы у меня не получите. Он имел удовольствие видеть на ее лице быструю смену выражений: игривое — испуганное — оскорбленное — гневное… Повернулся и вышел. За спиной он услышал разъяренный визг. Это была уже не плакальщица. Кричала уличная баба, вцепившаяся в волосы сопернице. Только это был грамотный крик. Крик с придаточными. |