Книга Свежо предание, страница 36 – Ирина Грекова

— Соседи на даче.

— Ну, у других соседей, через площадку.

— А вы можете?

— Я могу. А вы — нет?

— Я не могу. У меня просто мороз по коже идет, когда нужно обращаться к незнакомым людям.

— Все люди — знакомые.

— Хорошо вам, наверно, жить!

Надюша не ответила.

— Так я пойду через площадку, — сказала она, помолчав.

— И я с вами. Была не была!

Они позвонили в дверь напротив — клеенчатую, строгую, с медными гвоздиками по краям. Им долго не открывали. Наконец послышались шаги, и взъерошенный старик высунул голову:

— Вам кого?

— Здравствуйте, — сказала Надюша. — Мы из квартиры напротив. Мой знакомый, ваш сосед, Константин Исаакович — вот он сам тут, — сегодня защитил диссертацию.

— А я тут при чем? — спросил старик.

— Мы празднуем сегодня и пришли вас пригласить. А заодно хотим попросить у вас немного посуды.

«Молодец, Надюша, — подумал Костя, — как она просто и славно его пригласила. Я бы не догадался». Старик был удивлен, но польщен, видимо.

— Знаете, милая девушка, — сказал он, — я никогда не хожу в гости. Вредный обычай. Нажрутся, напьются, а за ними убирай. Разве в еде счастье?

— Конечно, не в еде. Но ведь такой случай…

— Ну, ладно, идем, посмотрим в буфете. Вы тоже, товарищ, проходите, чего там.

Они прошли в темноватую комнату, где царил буфет. Старик распахнул дверцы.

— Что понравится, — гордо сказал он.

Надюша даже ахнула. Вот это посуда! На верхней полке — тонкие розовые рюмочки с золотым ободком, ниже, стопками, серо-голубые тарелки с белыми цветами, такие же блюда, салатники, соусники…

— Гарднер, — лаконично сказал хозяин.

— И это можно взять?

— Я сказал: что понравится. Надюша стала отбирать посуду.

— Костя, несите рюмки, только осторожно, не разбейте. Я возьму тарелки, и этот салатник, и мисочку…

— Это соусник. Вы, молодежь, даже не знаете, что такое соусник.

— Будем знать. Спасибо. А блюдо, для бутербродов — можно?

— Все можно.

— А ваша жена… не рассердится?

— Я один, — сухо сказал старик.

Он взял стопку тарелок, прижал подбородком, хотел нести.

— Что вы, не беспокойтесь. Спасибо, мы сами. Ну, какой же вы милый! А как вас зовут?

— Иван Михайлович.

— Я не забуду. Спасибо, Иван Михайлович, вот Костя идет, он возьмет тарелки. Так мы вас ждем. Непременно. В восемь часов.

Стол пришлось накрывать заново, но зато какое получилось великолепие!

— Это еще дореволюционные тарелки, — сказала Надюша. — Фабрики Гарднера. Теперь таких нет.

— А вы любите посуду?

— Очень люблю. Но у меня ее нет и никогда не было.

— А я ничего не понимаю в посуде, и в одежде тоже. Но, глядя на этот стол, я понимаю, что вы все очень красиво устроили.

— Только мне нужно причесаться. Есть у вас гребень?

— Есть, но…

Костя конфузливо достал гребешок с обломанными зубьями.

— Ничего, давайте.

Она распустила волосы и стала причесываться. «Что-то есть все-таки в длинных волосах, — подумал Костя. — Стриженая женщина всегда одинакова, а с косами — распустит их и другая…»

У Надюши были светлые, тонкие, негустые волосы и широкий, чистенький пробор посередине. Прямой пробор — классический, годный только для ясных, правильных лиц. Когда она причесалась, гладко, туго натянув волосы по обе стороны пробора, лицо стало еще больше похоже на белое яичко. А она, оказывается, хорошенькая! Как это он раньше не видел? Впрочем, он и на настоящих-то хорошеньких не смотрел.

Звонок — гости.

Первым, на свою беду, пришел лаборант Володя. Бедный первый гость — всегда ему плохо. Володя стоял, мял руки и не знал, куда себя девать.

Вторым появился самый почетный гость — Сергей Петрович. Ну, скажите на милость, что с ними двумя делать? Сажать за стол? Рано.

К счастью, вернулась с кухни Надюша. Она-то знала, что делать с гостями и как их занять. Она сразу усадила директора в кресло, попросила Володю откупорить бутылки, чем тот охотно занялся, а сама села рядом с Сергеем Петровичем и заговорила — спокойно, открыто, доброжелательно, словно век была с ним знакома, а ведь никогда, поди, с ним и не разговаривала… Через три минуты она уже знала имена директорских внуков, знала, что жена его — на даче, дача хорошая, только переплатили, а любимую его таксу зовут Жулька.

Звонки, звонки… Гости собирались.

«Как это она всегда знает, что нужно? — думал Костя. — Кому что сказать, куда посадить, что спросить? Я этого не знаю. Мне не хватает настоящего ума. Ум — это знать, что к чему».

Он здоровался, здоровался, а гости все шли.

Вот и Иван Михайлович. Он переоделся в черную пару — даже не в пару, а тройку с жилетом. От него пахло нафталином и парикмахерской. В обеих руках он нес большой букет пионов и преподнес его Надюше:

— В вашу честь.

Она даже руками всплеснула:

— Спасибо! Красота какая!

Где-то раздобыла вазу (Костя и не знал, что у него есть ваза) и поставила цветы в центр стола.

— За стол, пожалуйста, — сказала Надюша.

Вечер складывался удачно: все как-то сразу сели, не чинились, не церемонились, сели, заговорили.

В те первые послевоенные годы люди еще не успели привыкнуть к хорошей еде. Накрытый стол с розовой колбасой, желтым сыром, светлым сливочным маслом сам по себе был картинкой.

— Натюрморт, — сказал, садясь за стол, Николай Прокофьевич.

Все были веселы, Надюша — прелесть, Костя был счастлив.

Директор института встал.

— Товарищи, — сказал он, постучав ножом по бутылке. — Налейте бокалы! Разрешите мне поднять тост за того, которому мы все обязаны нашими достижениями. За величайшего полководца всех времен и народов, корифея науки, любимого и дорогого учителя и вождя — товарища Сталина! Ура, товарищи!

«Ура» прозвучало довольно нестройно. Все густо зашевелились, встали, потянулись друг к другу рюмками.

…Каждый чокнется с каждым. Сколько это будет раз? Число сочетаний из «n» по два. Чему равно «n»?

Здесь, кажется, двадцать пять человек. Двадцать пять на двадцать четыре, поделить на два — триста. Триста чоканий. Каждый с каждым. Пропустить нельзя.

Когда Косте было неловко, он всегда начинал считать.

Отчокались. С облегчением сели, выпили, зажевали, заговорили.