Книга Свежо предание, страница 56 – Ирина Грекова

Костя слушал, помимо воли заинтересованный.

— Тебе этого не понять, ты еще во каким, на горшке сидя, книжку листал. Вот Юрка, мой внучок, таким же будет. Два года мальцу, а он уже буквы знает: «а», «о»… Шустер! Отец-то твой из каких был?

— Из революционеров. Тоже Октябрь своими руками делал, — криво усмехнулся Костя.

— Ну, ну, ты это зря с подковыркой. В каком его посадили?

— В тридцать седьмом.

— Счастье твое, что ты с ним не жил. Зря не посадят. Ты эти усмешечки брось.

Костя молчал.

— Умер отец-то?

— Умер. В тюрьме.

— Жалко людей, — неожиданно вздохнул Илья Устинович. — Ну, да что поделаешь. Нечисти этой тоже немало было. Мы с тобой давай теперь по делу поговорим. Придется тебе, товарищ Левин, признать свои ошибки.

Это прозвучало как-то внезапно. Костя опешил и ответил не сразу:

— Не могу.

— Те-те-те, ты не торопись, а меня послушай. Ты меня ученее, а я тебя умнее. Видел больше. Ох и много же я видел на своем веку, не дай Бог…

Слушай меня, товарищ Левин. Ты тогда на собрании речу сказал и думаешь: «Я герой». А никакой ты не герой, просто глупый человек. До седых волос дожил, а разума нет.

— Я выступал не по разуму, а по совести.

— Пышно говоришь, как по книжке. А на деле-то прав я, а не ты. Ну, какое ты дело сделал, что выступил? Кому помог? Себе? Себе хуже сделал. Делу своему, если уж так в него веришь? Тоже хуже. Товарищам? Им-то совсем плохо сделал. Не дай Бог, за тобой потянутся, наговорят пустяков, шеи себе сломают… На такую удочку легко люди попадаются. Вот и выходит, что всем ты навредил.

— Я говорил, что думал.

— Не всегда это нужно, брат. Сейчас всего важнее людей беречь. Время-то какое, видишь? Против рожна не попрешь…

— Сами же вы, Илья Устинович, в семнадцатом году против рожна перли. И ведь сломали его, рожон-то!

— И, батенька, это ты и сравнивать не думай. Тогда было ясно, против кого переть. А теперь? Против своих переть? Против него ты, что ли, переть задумал?

Илья Устинович подбородком показал на портрет Сталина.

— Нет, — сказал Костя. — Против него не пойду.

— То-то и есть. Никто против него не пойдет. Он всю страну в один кулак собрал. А теперь самое главное — единство. Не так думаешь — держи про себя свои думы. Твой-то дружок, Нестеров, умней тебя оказался.

Костя встал.

— О Нестерове я говорить отказываюсь. И вообще, вы меня не убедите. Отпустите меня, Илья Устинович.

— Жаль, жаль, — сказал секретарь, тоже вставая. — Сломаешь себе голову ни за грош. А нам такие, лобастые, нужны…

Он повертел в руках карандаш.

— Придется нам, товарищ Левин, ставить вопрос о твоем пребывании в партии.

— Ставьте…

* * *

Он пришел домой зеленый, еле держась на ногах.

— Костя, ну как?

— Бюро не было. Говорил со мной один секретарь. Уговаривал.

— Ну и…

— Не уговорил.

— Костя, родной, я тебе налью чаю.

— Не хочу ничего.

— Пожалуйста, выпей. Для меня. Очень прошу.

— Ну, давай, смешная.

И правда, крепкий чай, горячий, помогает… За чаем Надюша сказала:

— Заходил Юра.

— Это зачем еще?

— Костя, может быть, он не так виноват…

Костя стукнул кулаком, стакан подскочил, опрокинулся.

— Надя, я тебе говорил русским языком, чтобы я никогда не слышал об этом… об этом…

Он вскочил из-за стола и стал ходить взад и вперед. Надя убрала на столе, налила новый стакан чаю:

— Садись, милый, пей.

— Надюша, прости меня.

— Боже мой, за что? Ведь это я виновата.

* * *

Перед ним сидел майор — нет, теперь уже не майор, а подполковник Авдеенко. Две звезды блистали на новеньких погонах. И весь он был какой-то новый, очень умытый, и смотрел холодно, обоими глазами.

— Мы недовольны вами, Нестеров. На партсобрании девятнадцатого числа вы выступили неудачно. Кто вас просил каяться, признавать свои ошибки? Только оттолкнули от себя людей. Вам дали ясную инструкцию: говорите как можно свободнее, провоцируя также свободные высказывания. Не бойтесь. Свою работу вы сохраните при любых условиях — мы это гарантируем.

— Авдеенко, — сказал Юра, — я пришел сюда, чтобы заявить, что я не работал с вами и работать не буду. Что я пришел сюда в последний раз. Не вызывайте меня больше — я не приду.

Авдеенко встал.

— Трудный вы человек, — сказал он очень просто.

— К сожалению, я потерял слишком много времени, прежде чем вы это поняли.

— Трудный человек, — повторил Авдеенко, глядя вниз и, видимо, размышляя. Поднял голову и прикрыл один глаз. — Ваш приятель Левин оказался не таким трудным.

И тут Юра ударил его кулаком в лицо. Он успел увидеть, как исказилось страхом это ненавистное, благообразное лицо. Он ударил прямо в страх и больше уже ничего не видел. Словно шторка задернулась.

* * *

В Ленинграде поздней осенью по утрам почти совсем темно. Костя ушел на работу, Надя, проводив его, села за шитье. Утренняя темнота тяжела, как ртуть.

Зазвонил телефон.

— Надя? Это Лиля говорит. Да Лиля же. Вы можете разговаривать?

— Могу. Что случилось?

— Юру, по-видимому, арестовали.

Надя ахнула:

— Почему вы так думаете?

— Вчера вечером он ушел и не вернулся. А ночью был обыск.

— Я сейчас приду к вам.

— Приходите, — сказал бодрый голос.

«Боже мой, боже мой», — приговаривала Надя, собирая свое рукоделье. Иголка впилась в палец и повисла. Она выдернула острие и стала высасывать кровь.

…Пойду. Юрку с собой? Не стоит. Попрошу Ольгу Федоровну.

У Судаковых еще спали. Надя постучала. Ольга Федоровна, в халате и шлепанцах, открыла дверь.

— Ольга Федоровна, милая, послушайте Юрку. Я скоро приду.

— Что с вами, Надежда Алексеевна? На вас лица нет.

— Вы только никому не говорите. Юрия Борисовича арестовали.

— Боже, какое несчастие! Вы туда?

— Туда.

— Я бы вам не советовала. Как искренний друг. У Ивана Филимоновича дядю арестовали, он и то не пошел. Собой рисковать — это еще туда-сюда, но ради детей мы не имеем права…